Удружить благодетелю…
Он протянул мне бумажку. Это был снимок телеграммы следующего содержания: «Гонсалес известным сдвигом действуйте Гонсалес».
– Откуда? – тотчас спросил я.
– Со стола у продюсера. Тут же копировалка, на всякий случай я и… Когда К. П. вернулся, я сидел заплаканный и рвал носовой платок. А копия уже лежала в кармане…
Оказалось, что Умберто, не стерпев любопытства, отправился поглядеть на К. П. после принудительной дачи показаний. Так как увезли его неожиданно и так как Умберто, по-видимому, быстро находил общий язык с секретаршами – несмотря на внешнюю непривлекательность, он проник в кабинет К. П. и дождался его возвращения. К. П., по его словам, вернулся злой, но выглядел скорее удовлетворенным, чем сильно расстроенным. «Извиняюсь, начальник, но удар вы ему нанесли не тот. В нокдауне он не был…» К. П. хотел выгнать Умберто, однако тот сразу привлек внимание продюсера рассказом о своих злоключениях. Видимо, для того не были секретом занятия Умберто Лаччини. Умберто, сетуя на лишение заработка, стал предлагать К. П. свои услуги в любом качестве. «С работой у нас сейчас, сами понимаете, не очень», – пояснил Умберто. Я отметил, что вновь слышу о пошатнувшихся делах могущественной кинокомпании, и вновь не придал этому особого значения. Гораздо более я был озадачен реакцией К. П. О том, что он собирался жаловаться комиссару Плугаржу, я доложил вчера вечером шефу, и тот только хмыкнул. Почему же К. П. выглядел скорее довольным, чем расстроенным? И что значит эта телеграмма? Гонсалес с известным сдвигом… Ну, тут не поспоришь, это, конечно, факт… Однако зачем об этом телеграфировать? И подпись та же. Что за черт! Умберто поставил мне задачку!
– Я пойду, начальник, – громко сказал он, опять же и не думая вставать. – Так как: может, чего понадобится?
Он сопел, он чавкал, он ковырял в носу, а разок даже испортил с громким звуком воздух в кабинете, пробормотав: «Пардон!», он чесался, гримасничал, и вместе с тем я вдруг увидел в нем веселого и хитрого малого, которому, в общем-то, было почти все равно чем заниматься: сбывать ли наркотики, информировать полицию… Ему было интересно что-то делать, в чем-то участвовать, и вот он, признав проигрыш в одной партии, тотчас с азартом ринулся в незнакомую ему другую игру и предлагал свои услуги потому, что сама по себе игра ему была не интересна, он должен был обязательно иметь партнера… Деньги, которые я буду ему выписывать, он конечно возьмет! Но это, пожалуй, не главное.
– Что тебе поручил К. П.?
– Пока ничего. Но я у него в доверии. Начальник, будь спок. Сдается мне, что дело у него связано не только с ИАВ…
Я решил, что полученная информация может иметь какое-то значение и вне разработанной мною версии, и потому доложил о телеграмме Гонсалеса и об инициативе Умберто немедленно, не дожидаясь следующего доклада.
Шеф тотчас потребовал снимок телеграммы и разглядывал его с каким-то неприличным интересом.
– Хорошо, – сказал он. – Что ты об этом думаешь? Оплати услуги этому Умберто. Пусть работает. Ты уверен, что это не двойная игра?
Я честно признался, что пока вообще не понимаю смысла телеграммы. По поводу Умберто, поколебавшись, я высказал пришедшие мне в голову мысли о нем, на что шеф поморщился и заявил:
– Это чепуха. Нашел романтика. Ему просто нужны деньги. Так и понимай. Заканчивай Ользевского. Выписывай ордер на арест. Поговори с Димчевым, можешь высказать ему свои соображения.
Димчев в очередной раз потемнел ликом, когда увидел ордер на арест сотрудника ИАВ, и я решил, что скоро его начнет мутить от одного моего вида. Институт пользовался правом экстерриториальности, без согласия его руководства ордер силы не имел. Если бы начальник отдела безопасности не дал согласия, оформление ареста пришлось бы вести через соответствующие службы ООН. Поэтому я сразу сказал, что, во-первых, ордер – это формальность, так как Ользевский сам явится с показаниями, а главное суть дела, о чем я и хочу с ним поговорить.
– Давайте выйдем, – мрачно сказал Цветан. – Надо прогуляться: душно стало.
Мы вышли из административного корпуса, и он сообщил:
– Я работаю здесь пятнадцать лет, и это первый такой случай. Вы не представляете, какой это козырь для оппозиции…
– Дело, на мой взгляд, обстоит следующим образом… – начал я и стал излагать свою версию.
– Я хорошо знаю Ользевского, – сказал Димчев, выслушав. – Мне представляется почти невероятным то, что он согласился взять взятку для того, чтобы исключить возможность проверки на фантомате при очередном запуске. Понимаете, мы все против проверок, но Ользевский прекрасно должен понимать, какой удар может нанести этим всему институту, всему развитию темпонавтики… Странно, странно… Разумеется, в свете вашей версии крайне подозрительно, что Георгиадис боится проверки в фантомате. Хотя, впрочем, если иметь в виду последний случай…
В это время мы подошли к приземистому обширному строению без окон и, похоже, без дверей тоже. Димчев остановился, покачался с носка на каблук и сказал:
– Вот это, кстати, и есть фантомат. Вернее, его надстройка с залами наблюдения. Сам агрегат глубоко под землей… Вы слышали об этой машине?
Я пожал плечами и сказал, что знаю о функциях фантомата в общих чертах.
– Жаль, конечно, что экскурсия моя была неполной, – добавил я, но Димчев покачал головой сверху вниз, то есть, по-болгарски, отрицательно.
– Экскурсантам этот объект не показывают и ничего о нем не говорят. Если же кто-то задает конкретный вопрос, принято отделываться общими фразами – это-де комплексный тренажер, стоящий в ряду прочих приборов и установок для подготовки темпонавтов.
– Странно, – сказал я. – И в печати много материалов о темпонавтах, об осуществленных и предстоящих запусках, но ни слова о фантоматической проверке. Это специально?
– Конечно, – сказал Димчев. – Когда-то, когда фантомат еще не был построен, о нем писали и довольно много. Это было лет двадцать назад. Собственно, машина эта разработана была еще раньше…
Принципы ее работы складывались постепенно, так же как постепенно становилось возможным их осуществление. Голографического телевидения было недостаточно, но затем ив области медицинской диагностики пришло интраголографическое матрицирование. Структура любого реального объекта, в том числе живого, могла быть определена вплоть до атомного уровня. С этим достижением состыковалась аналоговая молекулярная технология, и теперь, с помощью невероятной сложности технологических установок, стало возможным создавать искусственные, но вполне реальные объекты. Вплоть до живого вещества. Вплоть до человека. При этом фантоматический человек был практически неотличим от настоящего: у него были кожа, кровь и кости, он улыбался, у него росли волосы… И в то же время это была имитация, столь совершенная, что разобраться в ней нельзя было бы, даже исследовав микроскопические срезы тканей. Единственно, чего не мог делать фантоматический человек – это самостоятельно думать! Думал за каждого такого имитанта сверхсовершенный электронный мозг фантомата. Целый комплекс электронно-вычислительных машин обеспечивал функционирование всего агрегата, где настоящими, реальными были только пятьдесят квадратных метров… И где у десятков, а порой и сотен бездумных человекоподобных оболочек имелась – у каждого! – своя электронная душа, свой характер и психика, своя память о том, чего никогда не существовало, свои мечты и чувства… и целый комплекс потенциальных душевных болезней, исходящих не из существа моделируемого мышления, а из средств этого моделирования незримых световых потоков фотонных схем, и блуждания электронов, и необъяснимых сбоев и остановок… Так что кроме обычной обслуги ЭВМ электронщиков, программистов – понадобился новый отряд специалистов по электронным душам – психоников…
Создание фантомата стало возможным давно, гораздо раньше, чем он был построен. Однако эта – едва ли не самая сложная в истории человечества машина – была чудовищно дорога в постройке. Институт темпоральной архитектуры, заинтересованный в такой машине для практического моделирования исторических ситуаций, а также и для тренировок темпонавтов, не смог себе позволить ее самостоятельной постройки. Стоимость осуществления проекта фантомата была совершенно непосильна для ИАВ, обладавшего, между прочим, громадными средствами. Внезапно проект поддержала оппозиция, которая также могла распахнуть весьма солидные фонды. Однако финансовая поддержка оппозиции основывалась
