военных предприятиях… Эге, какую штучку доверили Умберто. Ясно, что путчисты могли сконцентрировать таким образом огромное количество личного оружия и ни разу не попасться на перевозках…
Тут что-то кольнуло меня – какая-то озабоченность. Что-то я должен был сделать, и немедленно. И вдруг я понял: Умберто, которому велено было носить пистолет завернутым в эту фольгу, не пришел за нею и не позвонил.
Я снова отпер свой кабинет и бросился к телефону. Номер Умберто не отвечал. Тогда я сел в служебный «вольво» и погнал к резиденции К. П. Бросив машину, я вошел, вернее, вбежал в вестибюль и, сориентировавшись, рванул по коридору туда, где располагались апартаменты К. П. Все двери были открыты и всюду горел яркий свет. Нигде не было видно ни души. Что-то случилось в великой фирме «XXI век», что- то здесь произошло, и совсем недавно. В пепельнице в кабинете К. П. еще тлел оставленный кем-то окурок.
Я выскочил обратно в коридор и поскользнулся, едва не упав. Поскользнулся в крови. Это была чья-то кровь.
Черт возьми! Что тут творится? Что тут творилось? Я вновь вернулся в вестибюль и неожиданно увидел надутого, как индюк, швейцара. «Все там, сказал он мне, – все там, – указывая куда-то вниз. – Ждут только вас!» заорал он мне вслед.
Уже сбегая по лестнице, я понял, куда она ведет: в гараж, располагающийся под резиденцией великого кинобосса. Свой «вольво» я бросил как раз неподалеку от въезда в этот гараж. Черт, а вот без револьвера не стоило, наверное, сюда соваться, подумал я и влетел в сумрачное, обширное и абсолютно пустое помещение.
Здесь не было ни души.
Ни единого человека, ни единой машины. Только черные следы шин, только запах бензина и масла, и серый бетон.
И вот, пока я оглядывал этот абсолютно пустой гараж и соображал что делать дальше, сзади раздался легкий скрип, закрылась дверь, через которую я ворвался сюда, и в этой закрывшейся двери очень явственно повернулся ключ.
– Эй! – взревел я, оборачиваясь, и в этот момент со стороны выезда ударили фары. Две машины вплотную загораживали выезд, и четыре слепящих огня уставились на меня в упор. Если б меня хотели расстрелять, лучшего момента не было. Надо было тотчас броситься на пол, откатиться в сторону, потом петляя, зигзагом броситься вперед, к огням – это был бы единственный выход, если он тут вообще был возможен. Но в меня не стреляли.
– Выходи! – скомандовал голос оттуда, из-за слепящих огней автомобильных фар.
И не дожидаясь, пока я сам подойду, из-за машин выступили вперед несколько черных силуэтов и неторопливо двинулись ко мне. Свет бил им в спины и ориентироваться было сложно, но все-таки, когда они подошли ко мне на приемлемое расстояние, я сделал скачок на пределе сил и нанес двойной «уракэн». Надежда прорваться была бы реальной, если бы это не оказались профессионалы. Бросок мой они прозевали, но, хотя я попал, удар получился несильным, я сбил двоих с ног, но они тотчас вскочили, отпрянув в разные стороны. Я решил, что они сейчас все сразу бросятся на меня, их было человек шесть, и вертанул «мельницу». Ни один не попался на мою ногу! Да, это были профессионалы, и я понял, что мне не вырваться. Но и взять меня им тоже было бы не так просто.
И вдруг раздалась команда, после которой все шестеро моментально отступили. Это снова послышался голос человека, который сказал мне: «Выходи». И вот сейчас он крикнул: «Блиц!»
И как будто кто-то другой, а не я, тотчас отозвался, – нет, это я крикнул, в меня недаром вдалбливали знание армейской терминологии! В военизированной полиции тоже были приняты эти команды. Я крикнул: «Аут» что означало «отставить». И только в этот момент пришел страх.
Вот что значило «блиц» – это значило, что сейчас в меня полетит маленькая гранатка, которая даст чудовищную вспышку света и облачко нервно-паралитического газа. Ослепший и парализованный, я, возможно, уже никогда не смогу восстановить форму, хотя, как говорится, это оружие безвредное. Нет уж, пусть лучше выбьют зубы…
И мне их едва не вышибли за те несколько коротких и таких длинных секунд, пока довели до машины. Мне так намяли бока и физиономию, что я рухнул на сиденье, испытывая даже какое-то сочувствие к жертвам полиции. А то, что я попал в руки военизированной полиции, было уже очевидным…
– Спокойно, ребята, – сказал я, еле шевеля разбитыми губами, – не нервничайте, я Интерпол, Сбитнев, служебный номер двести три восемьсот пять…
Я уже понял, что началась операция «контрпутч».
11
На следующее утро, с несколько опухшей физиономией, я предстал перед шефом и попросил, чтобы был освобожден Умберто Лаччини, пребывавший в тюремном госпитале по причине легкого ранения.
– Это твой осведомитель?
– По-моему, он неплохой парень, – сказал я. – Пошел на риск и заработал удар ножом в живот.
– В живот – и легкое ранение? – озабоченно спросил шеф.
Мне пришлось объяснить: нож увяз в жире.
– Ладно, – сказал шеф. – Герой… Оформляй бланк на освобождение, я подпишу. Дальше. В связи с той помощью, которую ты сумел оказать работе специальной комиссии секретариата ООН… да-да, не удивляйся… есть распоряжение комиссара о твоем ознакомлении с уже имеющимися материалами по делу о попытке захвата Гловицкой атомной электростанции. Через полчаса начнется информационное совещание руководителей групп. Твоя фамилия в списке приглашенных. Это примерно на час. После этого можешь взять отпуск на три дня. И позвони сегодня Димчеву, он тебя спрашивал.
На совещании такого ранга я присутствовал впервые. А уровень его можно было бы определить хотя бы тем, что присутствовали советники ООН, которых весь мир обычно видел по телевидению. Группа этих лиц напоминала сейчас экзаменационную коллегию, принимавшую не то коллективный зачет, не то проводившую коллоквиум.
Руководители групп, принимавших участие в ликвидации заговора, поднимались один за другим и коротко докладывали об итогах операций. В целом операция «контрпутч» была завершена, полным ходом начали работать следственные группы.
Среди всех участников совещания я был, похоже, самым неосведомленным, а потому общую картину мне пришлось складывать, как мозаику, из услышанных частностей. Странное я испытывал чувство, занимаясь этой мозаичной работой и начиная наконец видеть в целом весь тот узор, в одном из завитков которого я безуспешно пытался разобраться: временами чудовищную гордость от каких-то своих догадок, временами – столь же чудовищный стыд от того, что ходил рядом с истиной, но не мог ее разглядеть.
В докладе одного из разработчиков рабочей версии заговора, которая теперь, после разгрома боевой группы, обретала характер истины, практически повторялась та же мысль, которую я сам (сам!) два дня назад сбивчиво пытался изложить шефу.
Да, вектор устремлений «бывших» изменился. Да, оправившаяся после поражения в Большом путче подпольная группировка пришла к выводу, что теперь, после полной ликвидации ядерного оружия, попытки выступить против человечества с оружием обычным обречены на провал. И эта цель была оставлена безоговорочно. Возникла иная цель – вначале фантастическая, а потом ослепительная: уйти в прошлое. И это было решено. Захватить не город, не страну – планету! Больше того – Вселенную!
Докладчик сообщил, что есть данные о некоем списке из трехсот человек, разбитых на тройки. Для каждой тройки был определен период переноса во времени, готовились соответствующие документы, экипировка. Предполагалось в полной мере использовать разработки и документы ИАВ, а также придать каждой тройке экземпляр робота серии «Оборотень».
Но чтобы захватить Институт времени впрямую, не могло быть и речи. Во-первых, ИАВ был надежно защищен. И эта защита в свое время сыграла роль, когда оппозиция пыталась разрушить хроноархитектурную установку. Во-вторых, энергия подавалась в институт извне и захват ИАВ практически ничего бы не дал.
Выход оставался один: шантаж. Захватить атомную электростанцию и угрожать ее взрывом. Под давлением подобной угрозы человечество должно было разрешить использование хроноархитектурной
