спросил:
— Что, трудновато? Сочинять трудно, печатать тоже... Точно така?
— Мне бы аэроплан, Ванюша, а я барабаню по этим чертовым клавишам! Но что поделаешь! Из Болгарии приказывают: давай, Балев, давай! Пока настучал статейку, почему большевики распустили Учредительное собрание, думал, машинка...
— Рассыплется, — подсказал Пчелинцев.
— Да, да. Точно така. А куда, куда рассыплется, Ванюша?
— Ко всем чертям.
— Вот-вот! И даже дальше. Но все же в Софии разобрались, что к чему. Говорят, неплохо бы распустить и наш парламент. Понимаешь, Ванюша, какая получается...
— Петрушка, — опять подсказал Пчелинцев.
— Точно така. Парламент называется народным, а болгарского народа там...
— С гулькин нос.
— Совершенно верно! Точно така!
— Ну, летчик-журналист, сегодня тебя ждет сенсация. Думаю, что от такого известия забьется не только твое сердце старого вояки. Все наши друзья обрадуются, — сказал Пчелинцев и вытащил из кармана листок бумаги. — Слушай, Христо. У нашей власти, у нашего народа будет своя армия. Первое в мире рабоче-крестьянское войско. Красная Армия. Вот об этом историческом декрете, который подписали Председатель Совета Народных Комиссаров В. Ульянов (Ленин), Верховный Главнокомандующий Н. В. Крыленко, народные комиссары по военным и морским делам П. Е. Дыбенко и Н. И. Подвойский, сообщи своим в Болгарию. Эх, Христо, вот возьмем и вступим с тобой в ряды рабоче-крестьянской! Точно така?
— И аэропланы будут?
— Ну а как же? Будут, Христо, обязательно будут.
— Я тогда... эту машинку...
— Ко всем чертям!
— И даже дальше. А сам — туда! — Ткнув пальцем вверх, Балев крикнул по-болгарски: — Небе?! Небе?!
Христо Балев на радостях схватил Пчелинцева за плечи, приподнял, закружил, продолжая кричать:
— Небе?! Небе?!
Павел с порога удивленно смотрел на происходящее. Лицо у него было грустное. Балев отпустил Пчелинцева.
— Что случилось? — настороженно спросил Иван.
— Плохие вести из Одессы.
— Напрасно поехали?
— Да. Профессора, на которого надеялись, оказывается, уже там нет.
— Возвращаются? — допытывался Пчелинцев.
— А кто обманул? — сердито спросил Балев. — Этот... Леопольд?
— Леопольд теперь уговаривает ехать за границу, — сообщил Павел.
— И беда ему на руку, — сказал Пчелинцев.
— Аэроплан, Ванюша, мне нужен аэроплан, и они будут здесь! — выпалил Балев.
В большой комнате в Смольном собралось много военных. Пришел и болгарский летчик-журналист Христо Балев. Человек, который сидел за столом, встал и подошел к большой карте России, испещренной разноцветными стрелками, линиями, кругами, надписями.
— А теперь, товарищ Балев, посмотрим, — сказал он, — где именно на воздушной трассе Петроград — Одесса ваш аэроплан может стать... мишенью для наших общих врагов.
Водя по карте указкой, он говорил негромко, как бы про себя:
— Опасность подстерегает вас здесь. И здесь. Это уже наверняка. Здесь тоже сильный огневой заслон. Не прорваться на аэроплане... Можно, конечно, проскочить в районе Одессы...
— Как это... проскочить? — не понял Балев.
Военные улыбнулись. Бородатый моряк объяснил:
— Значит, удачно пролететь. Допустим, это получится. Ну а дальше?
— А в Одессе сесть можно? — с надеждой в голосе спросил Балев. — Там немало болгар. Они защищают русскую революцию.
— Не только можно, но и нужно! — сказал главный в этой комнате. — Об этом, товарищ Балев, мы и хотели с вами поговорить. Надо как можно скорее попасть в Одессу, а оттуда пробраться в Севастополь, куда, по нашим сведениям, возможен приход военных кораблей из Болгарии. Под предлогом ремонта... А крейсер «Надежда» уже в Севастополе.
— Зачем? — удивился Балев.
— Чтобы подавить революцию. Таков тайный замысел вашего царя.
— Никогда! Нет! Няма! — взволнованно, путая русские и болгарские слова, произнес Балев. — В 1905 году, когда революционный «Потемкин» ушел из Одессы, ему навстречу был выслан крейсер «Надежда»... Ни одного выстрела не прозвучало с «Надежды». Ни одного, товарищи! Понимаете? И сейчас не прозвучит!
Человек у карты, пристально глядя на Балева, сказал:
— Верим! И надеемся! А для верности, товарищ Балев, но настоянию болгарских товарищей мы хотим переправить вас в оккупированный Севастополь. Дел в Севастополе более чем достаточно. У вас будут помощники. Два-три проверенных товарища. До Одессы долетите на самолете. А из Одессы в Севастополь придется добираться морем. Ну вам не привыкать, правда?
— Точно така! — ответил Балев.
В комнате, где стоял рояль, не было никого, кроме Павла. Он спал крепким, безмятежным сном — ему нисколько не мешал пробивающийся в окна солнечный свет. Он не проснулся даже тогда, когда в комнату шумной гурьбой ввалились Пчелинцев, Балев, Бланше, американец Вильямс, румын Бужор, серб Влахов и венгр Мюнних.
— Как вам нравится? — пошутил Иван Пчелинцев. — Все на ногах, все заняты делом, а наш друг знай себе похрапывает и, должно быть, видит распрекрасные сны. Нет, так дело не пойдет. Давайте-ка разбудим этого соню!
Все горячо поддержали его. Жорж Бланше сел за рояль и, ударив по клавишам, принялся барабанить вальс. Павел заворочался, это было верным признаком, что музыка до него «доходит». Пчелинцев, набросив на себя простыню, принялся изображать балерину. Остальные, заразившись веселостью, последовали его примеру. Никто не заметил, как вошел Дзержинский. Некоторое время он с недоумением смотрел на этот странный балет. Недоумение сменила улыбка. В глазах Феликса Эдмундовича запрыгали веселые искорки. Первым заметил Дзержинского Пчелинцев.
— Здравствуйте, Феликс Эдмундович. Извините за...
— Революционный привет интернационалистам. Так, кажется, вас называют? — произнес Дзержинский.
Пчелинцев растолкал Павла. Все еще пребывая в сладком полусне, Павел сказал:
— Эх, братцы, где я сейчас был! На «Спящей красавице». И Аврору танцевала знаете кто?
Увидев Дзержинского, Павел вскочил с постели.
— Извините, Феликс Эдмундович!
— Ну, полно, полно! — Дзержинский добродушно махнул рукой. — Значит, в театре побывали? Между прочим, поздравляю. Насколько мне известно, вас прочат в комиссары театра.
— О, пардон! — воскликнул Бланше. — Павлюша без прима... балерина Гринина не пойдет за комиссар театр.
Дзержинский, пряча улыбку, серьезно сказал:
— К сожалению, там не только Грининой недостает, товарищи. Некоторые служители Мельпомены все силе не желают служить народу. Но время рассудит. Владимир Ильич и все мы, его соратники, убеждены в
