После клуба, когда писателей повели обедать, к Матюшенке подошли два его ровесника-жабуневца, и он их тоже вспомнил: с одним ходил в школу, другой жил когда-то через дорогу.
— Что ж ты никогда не приезжаешь? — упрекнули его односельчане.
— Да все как-то некогда — работа...
— Значит, теперь ты писатель?
— Ну, не то чтобы писатель... Критик! — вспомнил Матюшенко, как его представлял милиционеру Паша. — Во-во — критик.
— А что это за работа? Что ты делаешь?
— Ну, как... Критикую. Без критики, сами понимаете, нельзя. На том стоим.
— И сколько ж тебе за эту работу платят?
— Когда как. Когда двести, когда двести пятьдесят. Сдельно.
— Ничего, жить можно.
— Можно. А вы как?
— Мы тоже ничего.
И тут Матюшенко увидел Вальку... Хотя какую там Вальку — широкая, как шкаф, женщина в цветастом шелковом платье смущенно стояла в стороне, никак на решаясь заговорить с таким высоким гостем.
— Валя? — сказал Матюшенко и невольно шагнул к ней.
— Здравствуйте, Иван Федосеевич...
— Здравствуй, Валя.
— Какой ты важный стал!
— Да чего там важный? Совсем не важный.
— Ну как же — писатель.
— А что ж тут такого — не святые горшки лепят.
— А говорили, что ты простой рабочий...
— Как видишь — не простой. Вернее, простой советский писатель.
— Седой весь...
— Что же делать, Валя, наши годы как птицы летят.
— Летят, Ваня.
И двоюродная сестра осторожно заглянула в глаза брату — помнит или не помнит...
— Может, к нам зайдешь? Детей посмотришь.
— В другой раз, Валя, — сказал Матюшенко. Он все помнил. — А сейчас не могу, товарищи ждут. Мы сегодня уезжаем, директор нам свою машину дает. Пойду я, Валя.
— Постой...
Валька еще что-то хотела ему сказать, но никак не решалась. И все же сказала:
— У меня к тебе просьба, Ваня. Ты теперь человек известный, живешь в городе, может, ты достанешь мне занавески на окна, тюлю метров так пятьдесят. А то у нас редко бывает. Отправишь посылкой, а сколько стоить будет, я потом как-нибудь пришлю. Я ж так думаю: писатели — люди при деньгах...
— Иван Федосеевич! — окликнули Матюшенку из группы, направлявшейся обедать. — Мы вас ждем.
Матюшенко глянул в ту сторону, потом опять на Вальку — что ей сказать? Вася и Паша, окруженные небольшой толпой участников обеда, медленно удалялись. Валька ждала...
— Ладно, пришлю, — махнул он рукой. — Бывай здорова.
И побежал догонять компанию.
Вернувшись в город, он стал думать, что же ему делать, покупать занавески или нет. «Не буду, — решил, — она меня из хаты выгнала, а я ей подарки делай, — деньги она все равно не пришлет. А если и пришлет, то тогда вообще отбою не будет, кто ее знает, что она попросит в другой раз. Дулю с маком...»
Но жена сказала: «Купи, Иван, тебе же самому от этого лучше станет». Матюшенко еще немного подумал и согласился. А что, жинка, наверно, права. Придет в поселок Степной, посылка, придет Валька получать. От кого? — спросят. От брата, он у меня в городе писателем работает. Да ну? Вот тебе и ну.
Сам отстоял длиннющую очередь за тюлем, сам зашил огромный рулон в наволочку и отнес посылку на почту.
Но обратного адреса не написал. Черт с ними, с деньгами.
ПРОИСХОЖДЕНИЕ ДЫМБЫ
Этот Дымба одно время работал в литейном цехе непонятно кем: приходил на плавильный перед обедом или сразу после, но никогда утром или в конце дня — такой у него был свободный распорядок. Здоровый мужчина в лучшей своей поре, так сорок три, сорок четыре, в модном костюме, в белой сорочке с запонками, но в дешевой рябенькой кепке, надвинутой на лоб, что придавало его крупной, солидной фигуре вид вполне! демократичный. Чем-то он напоминал председателя колхоза — удачливого, награжденного, не раз побывавшего за границей, может быть, даже в Лондоне или Париже, но оставшегося в душе простым деревенским парнем. По крайней мере, именно эту мысль внушала окружающим его кепка. Пройдется руки за спину вдоль цеха, вдоль заливочных площадок и печей — народ как раз усаживается обедать, — подождет немного и подходит к какой-нибудь компании. Стоит и смотрит. А встретится с кем-нибудь глазами, так даже подмигнет — мол, вы меня не бойтесь, я свой парень. Свой-то свой, но...
— Это его поставили смотреть, чтобы мы с обеда не опаздывали, — догадались заливщики. — Как ковши набивать или стержня делать, так людей нет, а как над душой стоять — откуда только они берутся.
— А может, он просто так стоит.
— Ну да, просто.
— А что, может, он голодный.
— Ага, глянь, какой бугай.
Однажды Дымба стоял так, стоял, не то чтобы в рот заглядывал, а так, задрав голову, по-хозяйски оглядывал цех — потолочные ферму, краны, потом хмыкнул и сказал деловито самому себе, но чтобы и другие слышали:
— Да, старый цех, старый!
— Кто же в наше время не старый, — вздохнул Матюшенко, а Дымба продолжал:
— Ремонт нужен, давно-о нужен. А еще лучше сломать все к черту, сгрести бульдозером в кучу и на этом месте построить новый цех, в два раза дешевле будет. Но у нас этого не понимают, нет, не понимают.
— Конечно, не понимают! — поддакнул ему кто-то, кто из вежливости привык поддакивать всем, даже если ему скажут, что ноги из головы растут, а не из другого места. — Они ж тут не работают, они...
Но Дымба не слушал единомышленника, он оторвал ладонь от зада и поднял вверх палец.
— Но стены — крепкие! — важно сказал он. — Очень крепкие стены. Вы посмотрите, товарищи, — он быстро, подошел к стене рядом со столом, где обедали заливщики, и поковырял пальцем черный, прокопченный насквозь, кирпич. Цех и правда был старый. — Это вам не какая-нибудь глина. Железо! Кладка — на яичном белке. Не то что теперь строят: тяп-ляп, стенку рукой пробить можно. Да, умели работать наши предки, умели.
И он посмотрел на обедавших уже совсем по-свойски: ведь поругать строителей — с кем не найдешь общий язык. Или поговорить о том, что раньше все лучше было, даже глина, — тоже сближает.
Тот, кто ему первый раз поддакнул, опять не выдержал.
— Садитесь с нами, — сказал, — чего же стоять... Может, закусите?
Дымба словно этого и ждал: скромно улыбаясь, подсел за общий стол, но от угощения отказался:
— Спасибо, спасибо, товарищи, я сыт. И вообще так рано не обедаю. Да и это, — похлопал себя по животу, — в последнее время ограничиваю себя — возраст, возраст, ничего не попишешь. Но с удовольствием с вами побеседую. Люблю рабочий класс! Я, знаете, с инженерами, с интеллигенцией не
