запаса, — небрежно сообщал он. — Наш полк тогда стоял под Одессой...
— Когда я служил под знаменами герцога! Георгий Маркович! — изумленно восклицала тетя Тама. — Как же мы с вами не встретились тогда? Я до войны каждый год туда ездила. А военных я всю жизнь люблю. Как раз там-то я однажды познакомилась с одним майором...
Тут тетя Тама замечала свою промашку, ибо супруг ее начинал ерзать, и, вовремя спохватившись, вносила ясность:
— Ша, Вася, у нас с ним были чисто дружеские отношения. Он потом погиб в сорок втором под Ейском. Ну-ну, маэстро, рассказывайте свой случай. Должно быть, это чертовски интересно!
Но когда Ньютон начинал бубнить себе под нос, обещая зануднейшую историю часа на два, с пространными отступлениями в область экономической, политической и международной обстановки предвоенной Европы, тетя Тама бесцеремонно обрывала его и сама начинала какой-нибудь пикантный сюжет из того периода своей пестрой жизни, когда она тоже, по ее словам, промышляла в вооруженных силах. В одной из этих историй была женщина, не женщина — чудо, красавица, какой свет еще не видал. Тетя Тама была очень щедрый человек, когда дело касалось красоты. Глаза! Косы! Стан! Жена одного летчика, майора. Поженились они где-то на курорте. Привез он ее в полк. В момент все мужики от нее голову потеряли. Бывало, идет она по гарнизону, а на нее равняются, как на генерала. Жили они с мужем душа в душу. Но через три месяца майор разбился вместе со своим автомобилем.
Прошло полгода, и красивая женщина вновь выходит замуж. Теперь уже не за летчика, за инженера, тут же, в военном городке. И снова, теперь уже с новым мужем, она живет душа в душу. Все завидуют инженеру. Но что вы думаете? Ровно через три месяца инженер утонул, купаясь в озере...
И опять осталась красавица одна. Молодежь, и не только молодежь, так и вьется около нее. А предложить руку и сердце уже никто не решается... Командир части навел о ней справки. И что же оказалось? Оказалось, что она еще до того бедного майора, который ее в полк привез, была замужем, в Москве, так ее муж, крупный ответственный работник, погиб... тоже в автомобильной катастрофе!
И тогда командир части сказал: «Нет, так дальше дело не пойдет. Больше жертв в моем полку не будет». И, взяв отпуск, лично отвез опасную вдову куда-то далеко-далеко, как кошку, устроил там на работу, помог с жильем. Больше ее никто никогда не видел. Но когда однажды командир полка сам чуть не разбился на своем самолете, чудом остался жив, это навело многих на интереснейшие размышления: уж не была ли та красавица специально подослана врагом в наш военно-воздушный флот...
— Я где-то читал, — припоминает Ньютон, — есть такой жук. Или змея. Нет, жук, самка которого после того, как ее оплодотворят, убивает самца. Да, кажется, жук.
— Сам ты жук! — хохочет тетя Тама, и все тоже смеются.
Вадик понимает, что история эта — выдумка, очередной анекдот, каких немало придумывает на ходу талантливая тетя Тама. Но почему-то ему становится грустно, и он начинает думать о той женщине. Вадику жаль ее, как в детстве бывало жаль кораблик, белый трогательный кораблик из тетрадного листа. Подгоняемый мальчишками, растерянно крутится он в извилистом ручье, переходит из рук в руки, пока не зацепится, расквашенный и потерявший форму, за какую-нибудь корягу. И еще, казалось ему, та женщина из тети Таминой истории была чем-то похожа на Галину. Только Галина напоминала не кораблик, а, скорее, облако, одиноко плывущее в безветренном небе неизвестно куда.
ГАЛИНА
Сколько помнил себя Вадик, столько помнил он и Галину. Сначала это была чопорная красивая девочка, черноволосая, полная, с длинной толстой косой. Она каждое лето приезжала в Литву на дачу с папой и мамой. И всегда ходила только со старшими, так по крайней мере запомнилось Вадику. В Москве Вадик видел ее очень редко, хотя они и жили на одной улице. Однажды (Галина в тот год заканчивала школу) они с тетей Тамой пришли к Вадику домой. Мать немного шила, и надо было срочно что-то прострочить, подшить или урезать в выпускном Галинином платье. Галина стояла перед зеркалом на табуретке, смущенная и незнакомая, уже без косы, с короткой модной прической, яркая и очень красивая. Мать подшила подол платья, встала с колен и отошла полюбоваться своей работой.
— Ну вот, — сказала она тете Таме, — девочка выросла. Теперь, наверное, и замуж скоро.
Галина вспыхнула, бросила на Вадика быстрый взгляд — Вадик перешел тогда во второй класс — и показала ему язык.
— От кавалеров, поди, отбоя нет? — лукаво спросила мать.
Тетя Тама вскинула брови, подумала, подумала и неопределенно пожала плечами. О чем-то она уже догадывалась тогда, ибо с тех пор прошло целых десять лет, Галина закончила пединститут, преподавала в школе английский, но больше ничего так и не изменилось в ее жизни. По-прежнему она каждый год приезжала летом на Шеминишкеле, теперь уже всегда с тети Таминой семьей: постаревшие ее родители переменили место отдыха, а то и вообще не выезжали летом из Москвы. По-прежнему она была красива, умна, много читала и ходила везде с тетей Тамой. Лет пять еще назад, когда над ней посмеивались — что за пристрастие к деревне, такая молодая, красивая, путешествовать надо, искать свое счастье, а не сидеть с пенсионерами на Лесной улице, — Галина строго и горделиво улыбалась: очень ей нужно искать, пусть ее ищут. И все соглашались с этим, никто не сомневался, что кого-кого, а уж такую красавицу, такую умницу обязательно найдут. Случалось, и на Лесной улице появлялись достойные молодые люди. Галина им нравилась чрезвычайно, и они пялили на нее глаза, но, как сговорившись, держались в стороне, иногда находя себе подружек гораздо проще и невзрачней. Словно их удерживал на расстоянии ореол ее совершенства, заставляющий думать, что у такой красавицы обязательно кто-то есть, а попытать счастья в борьбе с соперником — таких, увы, не попадалось.
Впрочем, под большим секретом тетя Тама рассказывала иногда об одном моряке, капитане, который однажды влюбился в Галину прямо на улице. Он шел за ней до самого дома и умолял выйти за него замуж. Он и в дом вошел и очень понравился родителям Галины. У него был всего один день, назавтра он улетал в Мурманск, где его ждал корабль. Но Галина сказала, что так бывает только в плохих романах, они не знают друг друга, и моряк улетел в Мурманск ни с чем. Оттуда он прислал ей страстное письмо, в котором клялся в любви, звал к себе, но Галина нашла в послании шесть грамматических ошибок, не считая стиля, и участь капитана была окончательно решена.
Потом годы как-то быстро-быстро побежали. Вадик переходил из класса в класс, в прошлом году поступил в Горный институт и уже иногда целовался со знакомыми и не очень знакомыми девушками, считал себя опытным, отпетым волокитой. Но, приехав в этом году в Литву, впервые один, без матери, обнаружил, что Галину так никто еще и не нашел. С ней уже не решались шутить на эту тему, разве что тетя Тама. И едкие намеки ее становились все злей и злей — так недостойно представляла племянница в молодом мире ее темпераментную, любвеобильную линию. Она теперь часто ругала Галину без всякого повода. А та уходила в себя, становилась рассеянной, все у нее валилось из рук, и она никогда не возражала тете Таме.
С Вадиком Галина в приятельских отношениях, она стесняется его меньше, чем других, и даже ходит с ним иногда в кино. Когда привозят новый фильм, Вадик тщательно причесывает волосы, надевает самую лучшую свою рубаху и заходит за Галиной.
— Кавалер пришел! — завидев его, насмешливо кричит куда-то в глубь дома тетя Тама.
Вадика слегка задевает ее тон, он уже не мальчик. Он где-то читал, что один из мужей Эдит Пиаф был на целых двадцать лет моложе своей знаменитой супруги. Они любили друг друга, и кто знает...
Галина в своей излюбленной позе, сидя с ногами на тахте, читает. Она вяло интересуется, какой сегодня фильм, говорит: не хочется чего-то, может, не пойдем? Но Вадик знает — это так, слова.
— Пойдем, — басом говорит он, — хоть прошвырнемся.
— Хорошо, — покорно соглашается Галина, — ты подожди — я переоденусь, — и исподлобья смотрит на него.
Переодевается она долго, очень долго и появляется из своей комнаты всегда расстроенная и нервная. И хотя она, как всегда, красива и все на ней сидит ловко и к лицу, держится она скованно, без конца одергивает «эту дурацкую юбку» и иногда чуть не плачет.
