— Вот видишь — шесть.
— А у тебя больше?
— У меня больше. Это во-первых. А во-вторых, ты ж, наверно, до сих пор в церкву ходишь....
— В церкву?! Ха! Да я в церкви в последний раз пацаном был!
— Так баба твоя ходит.
— При чем тут баба?
— При том.
— Ты моей бабы не касайся, за своей смотри.
— Моя в церкву не ходит, а твоя ходит.
— И все равно ты — лапоть. Был лаптем и лаптем останешься. Хоть тебя директором завода поставь. Понял?
Все это Иван сказал так, между прочим, стоя по плечи в ковше и стуча трамбовкой, даже не поднял головы, словно перед ним стоял не мастер, а черт знает кто, последний подметальщик.
Матюшенко косо глянул по сторонам — вроде никто не слышал, сжал кулаки и боком подступил к Ивану. Но тут вовремя вспомнил, что он теперь мастер и, так сказать, что можно быку, Юпитеру никак не полагается делать.
— Ладно, — сказал он, — я тебе это припомню.
— Очень я испугался. — Иван закончил трамбовку, вылез из ковша и принялся вытаскивать шаблон. Постучит молотком — потянет, постучит — потянет. Подогнал тельфер и выдернул шаблон наружу. Потом сел на пустое ведро и чистой тряпочкой вытер вспотевшие лицо и шею.
А Матюшенко еще раз повторил с угрозой:
— Я тебе это припомню. А ну, быстро ставь ковш на форсунку!
— Быстро только котята родятся, и то слепые.
— Я что сказал!
— Пошел ты знаешь куда! — вдруг закричал Иван не своим голосом: — Не буду я тебе подчиняться! Не буду, и все! Можешь кому угодно говорить, хоть самому начальнику цеха!
— Не будешь подчиняться мастеру?!
— Какой ты мастер! Ставят дураков!.
Матюшенко даже присел, будто его снизу кто за штаны дернул. Испуганно оглянулся по сторонам. Дело происходило в дальнем пустом углу цеха, и это давало надежду, что за грохотом мостовых кранов и электропечей никто скандала не слышал.
— Тише, — забормотал он, — что ты орешь, как корова...
— Не буду, не буду я тебе подчиняться! — кричал Иван.
Народ уже со всех сторон начинал-приглядываться к их темпераментной беседе, и Матюшенко счел благоразумным уйти от греха подальше — кулаки ну прямо так и чесались. Ярость сотрясала его, но в то же время было и обидно: за что его так — лапоть...
Под конец смены он опять подошел к Ивану.
— Иван, — сказал он, — забудем... Ты ничего не говорил, я ничего не слышал. Но подчиняться ты мне должен. Все-таки я мастер.
Иван к тому времени тоже поостыл и кротко кивнул, заканчивая набивать третий ковш, — а что, он тоже ничего, зла не помнит, слушаться старшего, конечно, будет, но только ему не надо говорить, что заливщик или сталевар умнее набивщика ковшей, бывает как раз наоборот.
— Бывает, но редко, — все же уточнил Матюшенко.
— И совсем не редко.
— Ну что ты споришь, Иван, что ты споришь? Вот ты, например, хоть газеты выписываешь?
— Выписываю, две.
— И что ты в них, интересно, читаешь — про футбол?
— А ты про что?
— Я? Я, дорогой, в основном международным положением интересуюсь. Если ты хочешь знать.
— А я, по-твоему, не интересуюсь?
— Интересуешься? Ну что ж, прекрасно. Тогда ответь мне, если ты интересуешься, на такой вопрос. Ответишь? Где находится, например, республика Гондурас?
— В Америке.
— А в какой, в Южной или в Северной?
Иван отставил трамбовку, вытер нос и задумался.
— Вот видишь — и не знаешь. А я знаю. Гондурас расположен аккурат посередке, в Центральной Америке.
— А ну еще чего-нибудь спроси, — сказал Иван. — По международному положению.
— А как же, спрошу. Но теперь спрошу совсем из другой области. Скажи мне, например... Скажи: в каком году отменили крепостное право?
Иван опять вскинул глаза к небу и наморщил лоб. С минуту шевелил губами, но вспомнить дату никак не мог. И искренне огорчился:
— Вот черт, в школе же проходили!
— Правильно, проходили.
— Нет, не вспомню.
— Крепостное право отменили в тысяча восемьсот шестьдесят первом году. Вот видишь: два ноль в мою пользу. И еще один вопрос, последний, даю тебе возможность забить гол престижа. Как, скажи мне, современная мысль трактует происхождение жизни на земле?
— Что как?
— Как трактует, говорю, современная мысль происхождение жизни на земле?
— Это что, от кого человек произошел? От обезьяны.
— Это, Ваня, каждый дурак знает. А я ставлю вопрос ширше: отчего произошла жизнь на земле?
— Так я же говорю — от обезьяны. От человекообразной обезьяны. Сам не знает...
— Как же я не знаю, если я спрашиваю? Хорошо, скажу иначе: а от кого тогда, по-твоему, произошла человекообразная обезьяна? Ну, мне некогда, считаю до десяти. Раз, два, три...
Но Ивану тоже уже надоел экзамен, и он, махнув рукой, брякнул:
— От тебя!
Тут все и произошло..
— Да сколько же это терпеть можно! — закричал Матюшенко и засветил набивщику кулаком в ухо.
И понял, что пропал.
Иван сел от удара на кучу песка и, держась за ухо, ошалело глядя на Матюшенку, сказал:
— Все! Пробил барабанную перепонку. Все.
— Да что ты брешешь, какую перепонку! Я ж токо-токо руку приложил, — испугался Матюшенко. — А ну дай гляну.
— Все, все, — не подпуская его свободной рукой, твердил набивщик. — Теперь отвечать будешь. Мастер, побил рабочего. Все...
Матюшенко затравленно оглянулся — что делать? Пока еще никто ничего не знал, можно дело замять, пообещать Ивану — но что же ему пообещать? Ведра два вина — так он не пьет, приписать в конце месяца ковшей десять — не поверит, что же ему такого пообещать, чтобы не разнес по всему цеху? Деньги? Так где ж их взять...
И вдруг его осенила блестящая идея, очень простая и очень человечная. В детстве, в далеком смешном детстве, такие вещи решались так...
— Слушай, Иван, — зорко поглядывая по сторонам, сказал осторожно Матюшенко, — ну, я не сдержался, ну, ударил в ухо... Но ты же сам своими действиями подтолкнул меня на это.
— Все, все, будешь отвечать, — как заведенный твердил Иван, сидя на горе песка и раскачиваясь, как дервиш.
— Я что тебе предлагаю...
— Ничего мне не надо предлагать! Все, все, теперь ответишь.
— Да ты послушай... Я тебя ударил?
