Я была первой

на­шлась женщина, способная тебя выносить?

Она рассмеялась и повисла у тебя на шее. Этим характерным движением она явно хотела показать, что когда-то ты нераздельно принадлежал ей.

Что я после этого могла сказать? Что мне остава­лось делать?

Мы вышли на улицу. Твоя лихорадка спала. Те­перь мы шагали медленно. Мы уже не рассекали толпу, мы плавно в нее влились, растворились сре­ди туристов, бродящих с путеводителем в руке, де­тей, весело ныряющих между туристами, родите­лей, гуляющих под ручку, разглядывая витрины и подставляя лицо ласковому майскому солнцу. Мы шли рядом, шли порознь, не глядя друг на друга.

Ты вырвал у меня книгу, хотел нести ее сам. Я не возражала. Я вдруг почувствовала себя такой сла­ бой. Еще никогда я не была так близка к поражению.

Мы шли рядом. Я понуро смотрела под ноги.

Еще вчера я была такой сильной, такой воздушной, я была так уверена, что нам с тобой предстоит долгое триумфальное восхождение. Вчера я была убеждена, что во всех наших проблемах повинна я одна, что я от­вергала твою любовь по собственной глупости, безо всякой причины. Вчера я была такой храброй, такой от­важной. Мне удалось одолеть врага, моего извечного страшного врага. Я, наконец, созрела для абсолютно но­вой любви. Только ты и я – все прочее казалось несуще­ственным. Смертоносные призраки остались позади.

Но сегодня, шагая рядом с тобой под сводами улицы Риволи, я уже ни в чем не была уверена.

Я была не уверена, что мне удастся справиться с твоими призраками.

Выйдя на проезжую часть, я застыла как вкопанная.

Я была не состоянии идти дальше, не способна сдвинуться с места.

Ты подошел ко мне, широко распахнул мне объя­тия, но я не стала к тебе прижиматься. Наша безум­ ная гонка привела тебя в возбуждение. Твои щеки горели, ты зарумянился, взмок. Капельки пота стека­ли по твоим вискам. Ты стер их тыльной стороной ладони, стараясь не встречаться со мною взглядом.

Я стояла неподвижно, следила за каждым своим жестом, чтобы случайно тебя не задеть, не коснуться твоего тела.

Ты молча окинул меня взглядом и подозвал такси.

Ты побежал к такси, которое, замедлив ход, оста­новилось чуть поодаль.

Ты побежал, чтобы не упустить его.

Я не спеша последовала за тобой. Торопиться мне не хотелось.

Ты сорвался с места, и я видела как ты бежишь.

Твоя черная куртка развевалась на ветру, черные мокасины тяжело шлепали по асфальту. Ты бежал неуклюже, держа под мышкой мою книгу.

Я смотрела тебе вслед и вдруг увидела ее.

Я увидела неловкую женщину, стесненную в дви­жениях. Одутловатую немолодую женщину, которая бежит, запыхавшись от собственного веса, закутан­ная в неудобное, слишком толстое пальто, обутая в громоздкие тесные туфли. У нее были широкие бед­ра, огромные ноги в непрозрачных чулках, какие можно увидеть в витринах специализированных ма­газинов для пожилых. Она размахивала руками и бы­ла похожа на кита, плавниками рассекающего волны.

Ты бежал как дебелая старуха.

При виде тебя мне представлялся не мужчина, способный звезды достать с небес и бросить к моим ногам, не свободный сильный мужчина, обещавший мне новую счастливую жизнь, куда, как в книгу по­чета, я уже готовилась вписать свое имя, а тяжелая старая женщина, виснувшая на тебе сзади, усмиряв­шая все твои порывы, не выпускавшая из своих цеп­ких объятий, старая женщина, которая, взгромоздившись тебе на спину, завладела твоим телом, тво­ей жизнью, твоими надеждами, твоей любовью.

Эта женщина вдруг враждебно застыла прямо передо мной, грозная, злая, уродливая.

Сев в такси, я поняла, что попала в плен, стала вашей с нею заложницей.

Она сидела здесь же, между тобой и мной, я ви­дела ее толстое пальто, широкие бедра и плечи, плотные чулки. Она перевела дыхание, и обмахива­ясь платком, одну за другой расстегнула пуговицы пальто, провела рукой под мышками, пригладила волосы, сообщила таксисту мой адрес. Потом она повернулась, и смерив меня взглядом, невозмутимо прошептала мне на ухо: «Я была первой, барышня!»

Я вздрогнула, зажалась в угол, и когда ты попытал­ся привлечь меня к себе, едва удержалась, чтобы не закричать: мне вдруг показалось, что меня обнимает старуха.

Я не могла тебе этого сказать. Не могла и все. Это было слишком личное, слишком пугающее.

К тому же, я была уверена, что ты этого не зна­ешь, не желаешь знать. Ты делаешь все, чтобы за­ быть ее ненасытную любовь. Твоя мать хотела, что­бы ты был идеальным, чтобы все вокруг тебя было идеальным. Ты повсюду носил ее за собой: на себе, в себе. Она вживилась в твое тело как имплантант, срослась с твоей кожей как татуировка. И куда бы ты ни шел, она неотступно следовала за тобой.

Иногда ты даже разговаривал ее голосом…

Еще вчера, позвонив мне по телефону, ты неожи­данно взорвался, не смог с собой совладать, еще вче­ра ты задыхался, а сегодня – я это точно знала – ты уже забыл про вчерашний ужин, из-за которого вдруг перестал себя контролировать, утратил свою пресловутую выдержку и пустился бежать по городу.

Ты хотел вырваться из ее цепкий объятий.

Но всякая попытка бегства была обречена на провал, ибо, сам того не подозревая, ты тащил ее на своей спине.

Сидя у тебя на плечах, она отдавала приказания: возьми правее, теперь левее, вперед, назад. Она указывала тебе как любить, кого любить.

Чтобы ты никого не любил.

Когда ты смотрел на меня, за каждым твоим взглядом стояла она. Когда ты осыпал меня подарка­ми, знаками внимания, ты старался угодить именно ей. Но чтобы ты ни делал, ей все казалось мало, она была ненасытна.

Ты видел перед собою не меня.

В моем лице ты пытался ублажить свою мать.

Каждая новая женщина, каждая новая любовь бы­ла для тебя лишь попыткой вырваться из ее плена. Ты надеялся, что новое чувство позволит тебе от нее избавиться. Ты не мог любить никого, включая само­ го себя: она не оставила места для другой, не давала тебе видеть, слышать, обонять.

– И она тебя выдерживает? Неужели ей это уда­ется? Неужели нашлась женщина, способная тебя выносить? – сказала высокая брюнетка в книжном магазине.

Выносить твою мать, тяжкой обузой повисшую у тебя на плечах, и этот странный любовный треу­ гольник. Ее не устраивают твои девушки, тебя не устраивает все вокруг.

Ты из кожи вон лезешь, чтобы любить женщин точно так же, как мать любила тебя. Она прочно вбила тебе в голову, что ее любовь превыше всего.

Я не могу тебе этого сказать.

Не могу и все. Ты еще не готов такое услышать.

Ты открыл мою дверь, втолкнул меня внутрь.

Ты вертишься, суетишься, тщишься понять, поче­му я вдруг замкнулась в себе. Ты снуешь взад- вперед по комнате пружинистым шагом, резко разворачива­ешься, ходишь по кругу. Твои пальцы нервно тере­бят ремень, локти угрожающе раздвинуты в сторо­ны. Ты смотришь на меня неподвижным, недобрым, испытующим взглядом.

Рычишь:

– Ты всегда начеку, всегда настороже. В чем я про­винился на этот раз? Ну, говори же! Тебе не понрави­лось, что я поговорил с той девушкой в книжном? Это все из-за нее?

Я не могу тебе рассказать все, что увидела. Не могу и все.

– Опять я не прав? Да? Ты просто ищешь себе оп­равдание, ищешь повод, чтобы порвать, чтобы все сломать. Ну что, теперь ты довольна? Тебе не надо­ело начинать все сначала, губить всякую любовь,