чтобы ускорить переход Китая к социализму и коммунизму. Мао даже предложил заменить Чжоу, назначив на его место главу Шанхайского бюро ЦК Кэ Цинши. Чжоу согласился уйти в отставку, но другие члены Политбюро выступили против этого195.
Осенью 1957 года 3-й расширенный пленум ЦК КПК подвел некоторые итоги массовых политических кампаний. Он расценил их как весьма успешные. Даже Мао был удовлетворен. «Никто меня не опровергал, я взял верх и воспрял духом, — скажет он некоторое время спустя. — …III, сентябрьский, пленум ЦК 1957 года воодушевил нас. Партия и весь народ довольно четко определили направление развития»196. К концу пленума Мао решил ослабить движение «за упорядочение стиля». Теперь он мог обратиться к партии с символическим вопросом: «Сможем ли мы, избежав тех окольных путей, которыми прошел Советский Союз, добиться более быстрых темпов и более высокого качества, чем в Советском Союзе?» Ответ был предопределен: «Мы должны постараться реализовать эту возможность»197.
Именно на этом пленуме Мао впервые заговорил о возможности колоссального роста сельскохозяйственного производства, предложив восстановить забытый лозунг «больше и быстрее». «Если мы будем тщательно обрабатывать землю, наша страна станет страной самой высокой урожайности в мире, — заявил он. — Уже сейчас… есть уезды, где собирают по тысяче цзиней[123] зерна (с одного му). Можно ли показатели 400, 500, 800 повысить соответственно до 800, 1000, 2000? Я думаю, можно… Я раньше тоже не верил в то, что человек может полететь на Луну, а теперь поверил»198.
Поверить его заставила не только собственная склонность к авантюризму («я такой уж человек, что несколько авантюристически подхожу [к оценке событий]», — любил говорить Мао), но и запуск Советским Союзом 5 октября 1957 года первого искусственного спутника Земли. Хоть Мао Цзэдун и считал по- прежнему, что Советскому Союзу не следовало во всем подражать, но вывод на орбиту спутника потряс его. Для него это, правда, явилось не столько показателем мощности СССР, сколько свидетельством преимуществ социализма вообще. Ведь американцы с их 100 миллионами тонн стали «до сих пор даже одного клубня батата еще не запустили в небо», — радовался он, втайне мечтая о том, как и его страна прорвется в космос199.
А движение против «правых» продолжало набирать обороты. В стране развернулась борьба с теми партийными кадрами, кто действовал по принципу «три много» и «три мало»: много говорил, мало раскрывал контрреволюционеров; много либеральничал, мало выявлял «пролезших в революционные ряды», много разоблачал в низах, мало — в руководящих органах. В парторганизациях развернулось соревнование: кто больше выявит скрытых «правых», сверху в парткомы стали спускать разнарядки, указывая точное число тех, кого надо было призвать к ответу. По всей стране были вывешены плакаты, требовавшие расправы над «правыми».
Между тем Мао получил приглашение от Хрущева прибыть на празднование 40-й годовщины Октябрьской революции, после которого в Москве планировалось провести совещание представителей коммунистических и рабочих партий. Участие Мао Цзэдуна как в торжествах, так и в совещании было для Хрущева в высшей степени важным. Ведь московский съезд коммунистов должен был продемонстрировать «монолитное единство» социалистического лагеря, объединенного вокруг идеалов «Великого Октября».
Подумав, Мао решил второй раз посетить Советский Союз. Ему хотелось «съездить в Москву. В Китае кампания против правых развивалась на всю катушку, и он был полон энергии», — пишет один из близких к нему людей200. Хрущев был очень рад этому и даже прислал за ним и членами его делегации два самолета Ту-104.
2 ноября в 8 часов утра Мао и сопровождавшие его лица, в том числе госпожа Сун Цинлин, Дэн Сяопин[124] и Пэн Дэхуай, вылетели из Пекина.
Накануне отъезда Мао спросил своего переводчика Ли Юэжаня:
— А как будет по-русски
— Бумажный тигр, — ответил тот.
Мао повторил то же выражение на английском с сильным хунаньским акцентом и рассмеялся201. К визиту на саммит вождей коммунизма он был готов.
На Внуковском аэродроме гостей встречал сам Хрущев, добрый, вальяжный и сытый. С ним были Ворошилов, Булганин и Микоян, а также толпа руководителей поменьше рангом. Все они излучали радушие. За несколько месяцев до того, в июне, Хрущев разгромил «антипартийную» группу Молотова, а потому опять нуждался в поддержке Мао. До него доходило недовольство китайских руководителей его «самоуправством», но он старался не придавать этому большого значения. Тем более что перед самым приездом делегации КНР член Президиума ЦК КПСС Аверкий Борисович Аристов, посетивший Китай в сентябре — октябре 1957 года, говорил ему, что Мао в беседах с ним неизменно подчеркивал «единство КНР и СССР». Глава КПК, правда, выразил недоумение по поводу июньских событий, но это было сделано как бы вскользь. «Мы всегда с вами, — сказал он Аристову, — но иногда при решении некоторых вопросов не следует спешить. Вот, например, мы очень любили Молотова, и решение июньского пленума ЦК КПСС о Молотове вызвало у нас в партии некоторое замешательство». Больше он эту тему в тот раз не развивал[125], но, как всегда, перешел на вопрос о Сталине. «Вы сегодня видели у нас на площади портрет Сталина, — сказал он московскому гостю. — Вы думаете, мы не в обиде на Сталина? Нет, мы на него в большой обиде. Сталин причинил немало трудностей китайской революции… И все-таки портрет Сталина во время празднования знаменательных дат в КНР вывешивается. Это делается не для руководителей, а для народа». «У себя дома, — добавил Мао, — я портрет Сталина не держу»202.
Особая позиция китайцев в вопросе о Сталине, конечно, беспокоила Хрущева. Но все-таки он, похоже, надеялся, что в личных беседах ему удастся смягчить Мао Цзэдуна. Так что причин для хорошего настроения у него было немало.
Но Председатель прибыл в СССР не дружить с Хрущевым. Он уже очень хорошо понимал свое значение. Время работало на него. Социализм в Китае был в общем построен, промышленность развивалась, диктатура компартии в самой населенной стране мира была абсолютной. Бывшая же некогда всесильной Москва, казалось, неудержимо теряла авторитет в коммунистическом мире: польские и венгерские события явились тому наглядным примером. Конечно, у Хрущева было ядерное оружие, а в октябре 1957-го появился еще и спутник[126], но все же Мао захотел показать всем этим «товарищам коммунистам», куда теперь смещается центр мирового коммунистического движения.
Хрущев распинался перед ним, поселил его и всех прилетевших с ним китайцев в Кремле, несмотря на то, что большинство делегаций других компартий были размещены на подмосковных дачах, каждое утро навещал, заваливал подарками, сопровождал на все культурные мероприятия и вел «интимно дружеские» беседы. Он был в полном восторге от себя и наслаждался ролью хлебосольного хозяина.
Но Мао «был сдержан и даже немного холоден». Конечно, ему было приятно, что в этот раз его принимают по-царски: контраст между хрущевским и сталинским отношением был разителен. «Посмотрите, насколько иначе они к нам относятся», — говорил он с презрительной улыбкой своим окружающим.
Однако Хрущеву недоставало чувства меры. Чем больше он обхаживал Мао, тем выше тот задирал нос. И даже время от времени не скрывал презрения по отношению к суетившемуся вокруг него вождю КПСС. Так, придя вместе с Хрущевым в Большой театр на «Лебединое озеро», он после второго акта вдруг встал и заявил, что уходит. «Почему они все время танцуют на цыпочках? — недовольно бросил он смущенному Никите Сергеевичу. — Меня это раздражает. Неужели нельзя танцевать, как нормальные люди?»203
В первый приезд в Москву он такого не позволял себе даже в отсутствие Сталина. Как вспоминает его тогдашний переводчик Ши Чжэ, Мао высидел до конца балет «Баядерка» в Кировском театре, а после представления даже подарил букет цветов исполнительнице главной роли204.
Иногда дело доходило до грубостей. По воспоминаниям Ли Юэжаня, как-то во время банкета Мао резко оборвал Хрущева, который, забыв все на свете, с упоением рассказывал, какую большую роль ему довелось сыграть во время войны. «Товарищ Хрущев, — вытерев губы салфеткой, бросил Мао, — я уже пообедал, а вы закончили историю про Юго-Западный фронт?»205
Но главный сюрприз ждал Хрущева на совещании представителей коммунистических и рабочих партий, точнее на проходившем параллельно собрании лидеров компартий социалистических стран. Мао не случайно спрашивал своего переводчика, как сказать по-русски
