Папа хотел, чтобы мы покинули одну из моих опор. А Гео-Куод находился даже не на Четвертом Уровне. Он был на Пятом.
Корабль разделен на пять уровней. Первый Уровень в основном занят техническими службами — Инженерная, Спасательные средства, Конвертеры, Двигатель и прочее. Второй — Администрация. На Третьем — почва и холмы, настоящие деревья и трава, песок, животные и растения, — там нас, ребят, готовят перед тем, как выбросить на планету на Испытание. Четвертый и Пятый Уровни — обитаемые, и Пятый — самый последний. Все наши ребята знали, что если ты живешь на Пятом Уровне, то ты немногим лучше грязееда, ты — не совсем человек…
Я долго сидела в своем кресле, размышляя и стараясь прийти в себя.
— Неужели ты всерьез говоришь про Пятый Уровень? — спросила я, надеясь, что, может быть, Папа пошутил, — но все же я не очень-то на это рассчитывала, скорее просто пыталась подольше не смотреть фактам в лицо.
— Разумеется, всерьез, — сказал Папа совершенно спокойно.
— Мне долго пришлось искать, пока я нашел эту квартиру. Видишь, я уже начал готовиться к переезду. Тебе там должно понравиться. Я даже знаю, там в школе есть мальчик примерно твоего возраста, который немного тебя обогнал. Так что у тебя будет шанс поусердствовать, вместо того, чтобы плавать здесь по мелководью. А то ты совсем никакой конкуренции не испытываешь.
Мне было страшно, и поэтому спорила я отчаянно, называя подряд все места, куда мы могли переехать — в пределах Альфинг-Куода. Я даже заплакала — что случалось теперь не так уж часто, — но Папа был непоколебим. Наконец, я провела рукой по лицу, вытерла слезы и, сложив на груди руки, заявила:
— Я не сдвинусь с места…
Но это была неправильная тактика по отношению к Папе. Он лишь убедился в том, что я упрямая девчонка, хотя это было уже не упрямство. Я боялась и была уверена, что, если мы переедем, там мне никогда не будет так хорошо, как здесь. Но я не могла сказать этого Папе, я не могла признаться ему, что боюсь.
Он подошел к креслу, в котором я сидела, вызывающе скрестив руки, с застрявшими в уголках глаз слезинками, и положил ладони мне на плечи.
— Миа, — произнес Папа, — я понимаю, что тебе нелегко переезжать. Но меньше чем через два года ты будешь сама себе хозяйкой, будешь жить где пожелаешь, и делать что захочешь. Но если ты сейчас не можешь принять неприятное для тебя решение, то какой же ты будешь взрослой? А теперь, — резко добавил он, — никаких споров. Я переезжаю. У тебя есть выбор: либо переезжай вместе со мной, либо перебирайся в интернат здесь, в Альфинг-Куоде.
В интернате я уже жила и возвращаться туда не имела ни малейшего желания. Я хотела остаться с Папой. В конце концов я решилась.
Насухо вытерев глаза полой рубашки, я медленно вернулась во двор Куода. Обе игры в футбол уже кончились, и весь двор превратился в калейдоскоп разбросанных повсюду разноцветных рубашек и шорт. Не увидев в массе игравших ребят Вени Морлок, я спросила о ней у одного знакомого мальчика.
— Она вон там, — показал он рукой.
— Спасибо, — ответила я.
Я свалила ее с ног. Потерла носом о землю и заставила молить о пощаде. За усердие я получила синяк под глазом, но он стоил того, чтобы заставить Вени помнить, кто есть кто, даже если я буду жить на Пятом Уровне.
Потом мы с Папой переехали.
Администрации школ очень консервативны. Вероятно, так обстоит дело везде, не только на нашем Корабле. Если тебя прикрепили к учителю, ты годами не сменишь его на другого. Я знала в Альфинг-Куоде одного мальчика, который настолько ненавидел своего опекуна и так плохо с ним ладил, что оба они могли похвастаться шрамами. Так вот, этому парню потребовалось три года, чтобы поменять своего учителя на другого.
По сравнению с этим все остальное должно казаться пустяком.
Утром в понедельник, спустя два дня после нашего переезда, я отметилась у своего нового директора школы в Гео-Куоде. Он был худощав, официален и чопорен, и звали его мистер Куинс.
Мистер Куинс посмотрел на меня, стоящую перед его столом, поднял брови, отметив мой синяк под глазом, и наконец предложил:
— Садитесь.
На директоре школы лежит вся административная работа. Он назначает учителей, контролирует переводы из класса в класс и программы для обучающих машин, разнимает драки, если таковые случаются, и прочее. Для большинства людей такая работа малопривлекательная, поэтому никого не заставляют оставаться на ней дольше трех лет.
После того, как мистер Куинс, поджав губы, просмотрел все мои бумаги и сделал запись в картотеке, он изрек:
— Мистер Уикершем.
— Извините? — не поняла я.
— Вашим учителем будет мистер Уикершем. Он живет в Гео-Куоде, 15/37. Вы встретитесь у него дома в среду в два часа пополудни и в дальнейшем будете встречаться три раза в неделю, когда вам будет удобнее. И пожалуйста, не опаздывайте в среду. Теперь пойдемте на первый урок, я покажу вам ваш класс.
Школа — для детей с четырех до пятнадцати лет. После четырнадцати, если выживешь, разрешается бросить все несущественные уроки. Ты просто работаешь со своим учителем или мастером, идя в соответствии со своими интересами к своей же цели.
Примерно через два года мне предстояло на этот счет принять какое-то решение. Беда заключалась в том, что кроме математики и чтения старых романов у меня появились совершенно иные увлечения. Еще год назад их не было и в помине. А поскольку настоящий математический талант у меня отсутствовал, а от чтения старинных романов вообще пользы мало, мне требовалось выбрать что-то более определенное. Но на самом деле мне не хотелось специализироваться: я хотела стать синтезатором, человеком, который знает обо всем неглубоко, но достаточно, чтобы уметь складывать разрозненные детали в единое целое. Именно такая работа меня привлекала, но я никому не рассказывала о своем желании, подозревая, что ума у меня для такой работы маловато. Мне нужен был плацдарм для отступления. На всякий случай.
Иногда, в минуты депрессии, мне казалось, что только и плачет по мне местечко воспитательницы в интернате. А то и кое-что похуже.
В один прекрасный день — где-то между четырнадцатью и двадцатью годами каждый человек заканчивает «среднее» образование. С этого момента, выбрав дисциплины, которые нравятся вам больше всего, вы должны изучать только их. Потом, после двадцати лет, если вы уже не ведете какие-нибудь исследования, можно взять отпуск для дальнейшей учебы или работать над своим проектом. Именно этим была занята моя мать.
Вслед за мистером Куинсом я отправилась в класс, на первый урок. Никакого желания идти туда у меня не было, и я чувствовала себя и немного испуганно и чуть воинственно одновременно, не зная, какая сторона возьмет верх в следующий миг.
Мы вошли, и по классу пронеслась буря стремительных перемещений. Но стоило всем занять свои места, как оказалось, что в классе всего четверо ребят, два мальчика и две девочки.
— Что здесь происходит? — вопросил мистер Куинс.
Ответом было молчание — никто, никогда и ничего не делает для директора, если может этого избежать. Таков закон.
— Ты, Дентремонт, — обратился мистер Куинс к одному из мальчиков. — Что ты делал?
— Ничего, сэр, — ответил тот.
У мальчика были рыжие волосы и очень большие уши. Он казался совсем маленьким, хотя — вряд ли был младше меня, раз мы попали с ним в один класс.
На мгновение пристально глянув на него, мистер Куинс допустил, что это возможно, и снизошел до того, что представил меня классу. В обратную сторону мне — он представлять никого не стал, рассудив, что
