Сантьяго, чтобы затем проследовать в Кадис, а шторм подхватил их и выбросил на рифы банки Хардинес между островами Дьос и Кайо-Ларго. По карте это «между» составляло около сорока километров!
— Ты сказал капитану, где он должен встать на якорь? — спросил я Альберто.
— Сразу за коралловой грядой острова Дьос и строго на запад.
— Если взять расстояние с юга на север в пять километров, и то получается двести квадратных. Ты что, не знаешь точное место?
— Знаю. Мы к нему выйдем. Но ты не забывай, что кораблей было пять.
— Зачем нам все. Идем точно к месту и будем тщательно искать один.
— Ты что, сомневаться в такой момент?
Действительно, это сейчас я со спокойствием старого римлянина вспоминаю детали нашей эпопеи, а тогда я первым спрыгнул за борт.
Мы представляли себе, что испанские галеоны не ждут нас в таком виде, в каком они затонули. Прошло ведь ровно четыреста лет! Морская вода, штормы, черви, микроорганизмы давно сделали свое дело, уничтожив их корпуса. Но отдельные, особенно металлические части, засыпанные песком во время того же шторма или покрытые в ближайшие после гибели годы кораллами, должны были обязательно сохраниться до наших дней.
Кораллы растут от двух до пяти сантиметров в год. Теоретически сундук с драгоценностями, упавший отдельно от корабля на дно, мог оказаться покрытым твердым известковым слоем в 12 метров! Однако на практике кораллы, часто покрывая те или иные предметы, растут, сохраняя их форму. Поэтому любая прямая, неестественная для донного ландшафта, линия должна была привлекать к себе наше внимание.
Особую надежду мы возлагали на находку пушки. Обрастая кораллами, она, как правило, сохраняет форму ствола с жерлом.
Мы не исключали возможность обнаружить на дне ровную, не засыпанную песком и не затянутую илом вереницу камней, которые в прошлые времена укладывались на дне галеонов для их остойчивости, одновременно служа и балластом.
В этих целях моряками отбирались обычно гладкие камни, напоминающие по форме куриное яйцо с диаметром в 30–40 см. В период освоения завоеванной испанцами Америки корабли иногда в тех же целях загружались и особым, голубого цвета обожженным кирпичом, которым затем выкладывались улицы городов Нового Света. Тот, кто бывал в старой части города Сан-Хуана, в Пуэрто-Рико, вспомнит эти кирпичи, покрывающие до сих пор некоторые из мостовых.
Помимо фотоаппарата, повешенного на шею и игравшего чисто бутафорскую роль, у каждого из нас было ружье и ломик. У меня к поясу был приторочен еще острый топорик для крошения кораллов и пинг- понговая ракетка, которую я предполагал использовать в качестве веера, сдувающего песок и ил с мелких предметов на дне.
Мы дружно принялись за работу, используя акваланги только для проверки какой-нибудь возвышенности или коралловой постройки, показавшейся нам подозрительной.
По расчетам Альберто — главы нашей экспедиции, — останки галеонов могли лежать на глубине от пяти до десяти метров, а искать их мы должны были, двигаясь по спирали от катера, стоявшего на якоре.
Я не помню другого дня в моей жизни, когда мне столько раз что-либо казалось. Воображение во всем, что попадало в поле зрения, дорисовывало предметы корабельного обихода.
Мы добросовестно крушили, копали и сдували, и первый металлический предмет, показавшийся мне комком из нескольких серебряных монет, нашел я. Из книг мне было известно, что чаще всего местонахождения крупных кладов подводными искателями обнаруживались по мелким вещицам, представлявшимся на первый взгляд незначительными, — они при гибели корабля заваливались в углубления между коралловыми нагромождениями.
Я выбрал наугад одно такое углубление и, выкинув из него полутораметровый слой песка, обнаружил густо покрытый ржавчиной кусок металла.
Золотые монеты в морской воде не подвержены коррозии, но серебряные со временем окисляются, благодаря чему сваливаются в комки. Интересно, однако, что если те же самые монеты лежат на дне рядом с предметами из стали — саблей, клип-ком шпаги, — они не окисляются. Причина тому — электрический ток, образующийся за счет химической реакции металлов в морской воде.
Альберто, которого я позвал для консультации, как «большой» знаток своего дела тут же определил, что моя находка — это ржавый кусок железа.
Так первый день не принес нам успеха. Мы натаскали на катер раковин, звезд, губок, свежей рыбы и за обедом громко рассказывали о том, как, кто и сколько сделал фотографий. А когда команда улеглась отдыхать, мы, расстелив наши матрацы на корме, неожиданно для себя принялись «делить шкуру неубитого медведя».
Кто-то в темноте тихо спросил:
— А куда мы денем клад и как будем его делить?
— Зачем делить? — тут же отозвался Альберто. — Каждый возьмет себе на память по сувениру, а остальное сдадим в академию.
Я почувствовал разочарование, но тут же меня стал душить смех, и я захохотал на весь катер. Товарищи мои заулыбались.
— Можно подумать, что он уже что-то нашел, — заметил один из них.
— Еще нет, но обязательно найдет, и о нас напишут в газетах, — ответил Альберто.
Второй день оказался похожим на первый: куски старого железа, бутылки (без записок), чей-то башмак и прочая дребедень. Но мы не теряли надежды.
Утром третьего дня я заметил, что мое воображение уже не работает столь же энергично. Попав в лес актиний, я несколько минут любовался этими неподвижными животными. Отдельные из них похожи на пышные цветы страстоцвета или кувшинки. Наиболее распространенная — лошадиная актиния — живет в низких красноватых корзиночках, распуская по краям коротенькие щупальца. Актиния церпантария — высокая, стройная, на фиолетовой ножке. Из ее корзиночек свисают тонкие синие и бурые нити, напоминающие листья пальмы ярей, из которой кубинские крестьяне плетут сомбреро. Метридиум украшает себя, как истая модница, волнообразными шалями, которые так ценились на рубеже прошлого и настоящего веков.
Кто-то из моих друзей обнаружил под слоем песка железный обруч. Мы заволновались, совершенно забыв о том, что во времена наших галеонов бочки стягивались еще деревянными обручами.
Третий день по результатам не отличился от предыдущих, хотя мы и просидели в воде целых семь часов!
— Сколько же вам надо пленки? — спросил по этому поводу капитан.
— А мы выискиваем наиболее редкие объекты — губки, кораллы, раковины, рыбу, и только тогда делаем несколько снимков, — быстро ответил Альберто.
У остальных членов «тайной экспедиции» не было никакого желания вступать в разговор. Хотелось спать, да и губы, державшие до того полный рабочий день загубник, плохо слушались — слова получались смешными.
С рассветом следующего дня катер сменил в десятый раз место своей стоянки. Мы приблизились к безымянному островку, в километре от которого вдоль линии острова Дьос — Кайо-Ларго («нашей» линии!) начиналась мощная коралловая гряда.
— Вот именно здесь все и произошло, — сказал Альберто и добавил: — Сегодня работаем не более четырех часов.
А я подумал: «Сегодня 7 ноября. Мой день. Он обязательно должен принести удачу».
Мы обследовали риф «кинжальным» методом: пересекли гряду под прямым углом, удалялись на полкилометра, затем возвращались, чуть сместившись к западу, и снова — полкилометра от гряды, но теперь уже на юг.
Риф был полон всякой живности. Он «цвел» и сверкал полной жизнью. Такое скопление разной рыбы мне доводилось видеть только у Кайо-Авалос в дни мирового чемпионата.
Проискав четыре часа кряду слитки золота бывшей ацтекской империи, дублоны и драгоценности,
