оказывается, нечем заплатить за окраску дома. И проводка уже старая, давно надо бы заменить, но я не могу себе этого позволить. Уж вы мне поверьте, барышня.
— А почему вы просто не снесли гостиницу, если она вам так дорого обходится?
— Ну вот, и вы туда же! Думаете только о деньгах, а не о человеческих сердцах. Люди приходят ко мне чуть не каждый день и думают: я такой глупый старик, что продам им свое сердце и позволю растоптать его. Вот и вы тоже…
Он медленно качал головой, пораженный вероломством молодого поколения.
— Это был мой самый первый дом. Знаете, сколько времени я собирал на него деньги? Это было во время Великой депрессии. Да нет, вам не понять. Я годы работал на грузовике, откладывал буквально каждый цент, а когда мы с Фанни поженились, все пошло на «Копья Индианы». — Он закрыл глаза и, казалось, говорил сам с собой. Его хриплый голос стал таким тихим, что мне пришлось наклониться к нему. — Вы бы ее видели в те времена — прекрасная была гостиница! По утрам туда подавали воду, и даже кухни казались мне замечательными — я вырос в двух комнатах, восемь человек в двух комнатах, воду носили вручную. Когда владельцы обанкротились — в те дни это случалось чуть ни с каждым, — я наскреб денег и купил ее. — Он помолчал. — Потом началась война, город наводнили цветные, и мы с Фанни перебрались сюда. У нас уже и дети пошли, мы все равно не могли оставаться в гостинице: надо было растить детей. Но я так и не смог продать «Копья Индианы», сколько мне ни предлагали. Слава Богу, с этим теперь покончено.
Из уважения к его воспоминаниям я немного помолчала. Оглядела комнату. На низком столике рядом с моим креслом стояла фотография, явно сделанная в фотоателье, — торжественного вида молодой человек и девушка в свадебном наряде с застенчивой улыбкой на милом лице.
— Это мы с Фанни, — сказал Селигман, заметив мой взгляд. — Трудно поверить, правда?
Очень осторожно и ненастойчиво я задала несколько рутинных вопросов: кто на него работал, кто наследует его дело, кто мог бы выиграть от пожара, что ему известно о ночном стороже в «Копьях Индианы». Он отвечал довольно охотно, но ни о ком из наследников или подчиненных не сказал худого слова.
— Вы знаете, мне и оставить-то им почти нечего. Когда начинаешь жизнь, думаешь, что закончишь ее богачом, а тут — семь старых гостиниц, и все. Может, кто-нибудь и мог бы Поджечь «Копья Индианы», если бы за это хорошо заплатили. Я-то не очень хорошо плачу своим людям, но вы взгляните на меня, вы посмотрите, как я живу. В конце концов, я же не Дональд Трамп. Плачу, сколько могу.
Я записала имена и адреса его детей, а список сотрудников — так он сказал — можно будет взять у Риты. Он проводил меня до двери и все повторял и повторял, как он платит налоги и ничего за это не получает. Но служащим-то своим он платил, неужто они могли ему так отплатить?
Спускаясь по ступеням крыльца, я слышала лязг запираемых засовов и задвижек.
Глава 19
НЕОЖИДАННЫЙ ПОСЕТИТЕЛЬ
Больше откладывать было нельзя. Я села за руль, расправила плечи и, невзирая на час пик, двинулась на юг, к клинике Майкла Риза — к Церлине Рамсей.
Она была в той же четырнадцатой палате, только одна койка на этот раз пустовала, а на других лежали незнакомые мне женщины.
Они едва взглянули на меня и отвернулись к экранам — шло «Колесо фортуны».
Увидев меня, Церлина резко отвернулась. Стоя в ногах ее постели, я колебалась: обидеться, повернуться и уйти было бы куда легче, чем разговаривать с ней сейчас о погибшей дочери. «Тот, кто не доводит дело до конца, никогда не выигрывает», — напомнила я себе и подошла поближе к кровати.
— Вы уже слышали о Сериз, миссис Рамсей?
Черные глаза смотрели на меня не мигая. Потом я уловила едва заметный кивок.
— Сегодня ночью меня вызвали в морг на опознание. Она выглядела такой молодой… Вы не представляете, как я вам сочувствую.
Видно было, как она борется с рыданиями.
— Что вы с ней сделали, вы и ваша тетушка? Почему она покончила с собой?
— Мне очень жаль, миссис Рамсей. Наверное, надо было попытаться разыскать ее тогда, в понедельник. Но я не знала, где искать. Сегодня утром я была у Элины, но если она что-то и знает, то хранит это при себе.
Я постояла около нее еще минут пять, но она не сказала ни слова, ее лицо так и не смягчилось.
В машине я долго растирала онемевшие мышцы и пыталась представить себе, где, в каком месте я могла бы сейчас найти душевный покой. Только не дома — не могу сейчас видеть ни Винни, ни мистера Контрераса. Но и за город ехать тоже не было сил. Лучше всего бы сейчас — какой-нибудь уютный закрытый клуб, типа того, в которые любил удаляться Питер Уимзи, с тихими услужливыми официантами, равно готовыми и оставить тебя в покое, и исполнить любой твой каприз.
Я включила скорость и боковыми улицами двинулась на север. Белмонт, Расин… А вот и мое благословенное жилище. Сначала я спустилась в подвал за бельем. Какая-то добрая душа вывалила все из сушилки на пол. Несколько минут я стояла, застыв. Потом, едва двигаясь, стала подбирать каждую вещь по отдельности и складывать обратно в стиральную машину. Включила, постелила на пол газету, села, скрестив ноги по-турецки, и долго сидела так в полутемном помещении под негромкий гул работающей машины, ни на что не глядя и ни о чем не думая. Когда машина отключилась, я вновь сложила выстиранное белье в сушилку. Ну чем не вечер в клубе «Мальборо»?[18]
Уже поднявшись наверх, я вспомнила, что обеда на сегодня нет — с утра отпустила всех слуг на целый выходной. Ну что ж… Я позвонила в близлежащее кафе и попросила прислать пиццу. Немного посмотрела телевизор. Уже совсем собравшись лечь спать, я вспомнила про белье в сушилке. Каким-то чудом на этот раз мне удалось попасть туда раньше соседа — белье было спасено.
В четверг утром я поехала в «Аякс», подписала контракт, взяла у них официальное письмо и занялась своим расследованием. Весь четверг и пятницу я выслеживала детей Селигмана (обеим дочерям было за сорок), разговаривала с управляющими его отелями, сторожами, уборщиками — одним словом, со всеми, кто составлял его штат. Миссис Доннели, или просто Рита, как ее называл Селигман, даже позволила мне, хоть и не очень охотно, заглянуть в конторские книги. К вечеру пятницы я была совершенно уверена, что старик Селигман абсолютно непричастен к пожару.
Дети его в бизнесе практически не участвовали. Одна из дочерей была замужем за коммерсантом и не работала. Другая — менеджер по маркетингу — во время пожара находилась в Бразилии. Конечно, это еще ни о чем не говорит, но просто я не видела мотивов для поджога. Обе дочери должны были наследовать его имущество. Конечно, они могли бы поджечь гостиницу, надеясь получить за нее большую страховку, но на самом деле это был бы долгий и в общем-то сомнительный путь к богатству. Я, разумеется, пока не собиралась совсем списывать их со счетов как возможных кандидатов в подозреваемые, но большого энтузиазма они у меня не вызывали.
Разговоры же с миссис Доннели заставили меня задуматься. Причем дело было не в том, что она говорила, а в каком-то ощущении недосказанности, в непередаваемом выражении скрытности и даже хитрости, которое появлялось у нее на лице всякий раз, когда разговор заходил о ее собственных детях и о том, чего они ждут от мистера Селигмана в будущем. Если бы не это, я бы вполне могла выдать старику удостоверение в невиновности для «Аякса».
В субботу мне наконец удалось встретиться с ночным сторожем из «Копьев Индианы». Все это время он скрывался у брата, пытаясь избежать всяких расспросов о том, чем он занимался в ночь пожара. Разговор с ним получился достаточно трудный. Сначала он вообще отрицал, что покидал свой пост хоть на одну минуту. Потом вдруг заявил, что услышал снаружи шум и пошел посмотреть, в чем дело. В конце концов, используя политику кнута и пряника, мне удалось выудить у него признание. Оказывается, в ту самую среду, днем, он получил по почте конверт с пятьюдесятью долларами и списком скачек в Спортсмен- парке на этот вечер. Кто прислал, он, конечно, не знает, конверт конечно же не сохранил. Он подумал, ну
