Однако, уже четыре. Ненавижу вылезать из своей норы, особенно для обсуждения непонятных тем с левыми клиентами. (Ну что может быть такого сверхсекретного или требующего смотрения в глаза, если даже откат я предлагаю по телефону!)
Депрессивные, чёрные пиявки изнутри впиваются в грудь. Я через силу собираюсь, надеваю первую попавшуюся рубашку... Галстука нет даже мысли повязать – вон с полсотни дорогущих удавок печально свисает в углу шкафа... Автоматически беру почти пустой портфель. Обречённо выкатываю из ракушки эклипс.
Я рассекаю по лужам с лицом, подёрнутым тупою неизбежностью. (В панорамном зеркале люди почему-то останавливаются и смотрят мне вслед – я, должно быть, немножко брызгаюсь.)
Позднее солнышко опять слепит глаз, извлекая из неглубокого подсознания изящный, прилипчивый оборотец: «...быть может, виновато лето...» (О! Я Баратынский? Языков?..) Стало быть, четырёхстопный ямб. Лето – Света... имя ласковое – Света. Что-то чистое, искреннее, как капель... как колокольчик?!
Я уже где-то на подъезде, запутался в улицах, времени начало шестого, а, пусть – всё четверостишие шаловливо выстраивается в шеренгу и отдаёт под козырёк. О подзабытый эпистолярный жанр, в современном своём выражении не можешь не быть ты оценен продвинутой девочкой Светой! Останавливаюсь посреди дороги, включаю аварийку, ищу режим «послания» в телефоне... Душа рвётся уже вся наружу, она воспаряет на том единственном, нежном, ажурном облачке, которое вот-вот, через пять секунд, приземлится на предмет нашей зацикленности – вместе с только что набранным SMS:
Bit mozhet – vinovato leto (Proshu – prostite za klishe),
No imya laskovoye «SVETA», Kak kolokol’chik, bjot v dushe!
Yours, R.
...интересно, поймёт ли она, что такое «клише» и при чём здесь вообще клише, но попробуй-ка найди подходящую рифму к «душе», да ещё когда вокруг сигналят, что-де не проехать из-за меня!..
Я вхожу в «самфудовский» офис. Я гляжу на усатого охранника с окрыляющим ощущением красиво преподнесённого сюрприза. Да, сейчас, в этот самый момент она скользит удивлённо по своему экранчику...
...и, конечно, уже тает от попавшей в цель образности, простой и свежей!
Ну, где там как бишь его... механик Кондратенко! Да, здравствуйте. Значит, испанские четыреста десятые не идут, хотите «родные», немецкие... Как же так – везде летят, а у вас даже не идут! Оболочку режут?.. – и уже в громыхающем цехе, в белом халате и глупейшем колпачке: – Юрок, ты говоришь, каждая десятая вылетает?.. так ты полирни разок всю полоску, а я те с каждой клипсы по копейке в конце месяца! А?! Ну-ка, считай-ка!...
Мы механиков заставим уважать испанскую клипсу!
«Спорый денёк, – думаю я, подъезжая к спортивному клубу. – Всё, что надо, вроде как разрулено, подмазано, откачено, слито, впулено, да и Махмуд, хвала аллаху, обратно уже едет».
Нет, не живётся мне, сосёт смутною печалию под сердцем: где-то там Света, что-то долго нет реакции... Да я, пришли кто мне такое SMS, быть может, и ненужный вовсе мне человечек, живейшим образом бы отозвался: хотя бы дань потуге стихотворной – и чувству произвольному, опять же.
– ...а, привет, Ром (пр-рьвэ-эт, рём)... – издалека, чуть нараспев, как будто знала, что я буду звонить. (Акцентирует
«Тонкая всё же натура», – мелькнуло.
А сердце, рвущееся куда-то (куда?) непоседливое сердце уже и оборвалось немножко, и съёжилось привычно, готовое вновь ступить во всегдашний вяловатый режим.
– Ты стишок получила?
– Получила-получила...
– Настроение немного... поднялось?
– Поднялось-поднялось...
– Встретимся вечером? – говорю серьёзно. Почти обречённо. (Почему?!)
– Ой, сейчас родители меня уже уводят в гости!
– А... потом? Позвоню попозже?
– Не знаю ещё. Да нет, ты строй свои планы, не рассчитывай на меня...
И я строил свои планы, я не рассчитывал на неё. Я до последнего тягал железо в спортзале, я сидел до одури в сауне, я с расстановкой ужинал под какой-то бандитский сериал, запихивал в себя куриные окорочка с гречкой, закрывая послетренировочную углеводную дыру...
А потом ещё лежал на диване. Телевизор бесстрастно выдавал каналы. Он был в прострации.
Я смотрел на мёртвый маятник часов.
Мёртвый маятник часов... Остановленное время заведённой жизни.
II. ВОСХОД
5
Неделя заковыляла привычно, суетливо и... безответно.
Моя золотая рыбка, окатив меня россыпью живительных брызг, шлёпнула хвостом и дразнила проблесками с мелководья.
День начинался с мысли о ней, потом накатывался всегдашней мелкой текучкой и упирался (где-нибудь часа в три) в сосущую под ложечкой необходимость позвонить, прямо посреди очередной рабочей ситуации. Можно сказать, патологически тянуло напомнить, чёрт возьми, о себе: ведь вот же я, и как это там тебе вроде бы нормально, что ты сама до сих пор обо мне не вспомнишь!.. Названивая клиентам, продолжая автоматом обслуживать свой конвейер, я другою, большей и сокрытой своею частию задавался параллельно вопросом: а почему, собственно, моя потребность услышать её носит столь волнительную бурую окраску и сопровождается учащением сердечного ритма? (Я знал, конечно, почему, но вопросик долбился настоятельно, ища себе отходные лазейки в напрашивающемся ответе.)
А ответ был прост и лазеек не оставлял: ей наши созвоны и встречи нужны были куда меньше, чем мне. И я боялся наткнуться на её холодность, на её «бешеный график»: оказалось, весь июнь с самого утра у неё школьная практика в турагентстве где-то на Пушкинской, потом ещё кастинги, съёмки, работа на какой-то выставке... Я боялся диссонанса наших состояний.
Через несколько минут мазохистского созревания я разрешался своим бременем и непреклонно брался за мобильный, предварительно настроившись на джентльменско-снисходительный лад. Говорить надо было не навязываясь, с обаятельным достоинством, элегантно, как бы невзначай. Слушая долгие электронные гудки, я с раздражением и невнятной злостью на себя слышал учащённый и какой-то зависающий бой сердца.
Я понимал, что внутренне уже был с ней как последний мальчишка. Я уже ненавидел себя за то, что мне было пятнадцать лет, а не ей.
А она спокойно и просто, как любящая свой народ королевна, благосклонно и не без чувствовавшегося в интонациях удовлетворения принимала мои звонки. Но щебетала очень ровно, довольно нейтрально, как с одним из своих знакомых, коим, в общем-то, я и являлся. (А на что ты, собственно, рассчитывал?) Что мне нравилось, она хоть никогда не избегала разговора, брала трубку, не отключалась – а по фоновому шелестению в ухе я безошибочно разбирал, что ситуации, в которых её заставал мой звонок, были весьма различны. Часто находилась она на улице, с людьми, в каких-то компаниях. А как-то вечером звенящий ровный шум закрытого пространства за её безразличным «пр-рьвэ-эт» явственно шепнул мне, уже напряжённому и обмякшему, что в тиши какого-нибудь «Эль-Дорадо» из-за бутылки «Джека Дэниэлса» плотоядно улыбаются моей принцессе холодные глаза очередного поклонника.
...стало быть, просто «привет!» (без имени) – значит, она не одна!..
Впрочем, мне оставалось только гадать и исходить тихим помешательством из-за вынужденного бездействия. (Вот идиот великовозрастный, нашёл себе занятие!) Дело в том, что вся эта неделя была у Светланы строжайше расписана на дни рожденья половины своих подружек! А на мои настойчивые предложения встретить её после – всё равно где, да где угодно, побыть с ней десять минут, довезти её до дому, в конце концов («Я, наверно, слишком назойлив...») – мне тактично отвечалось из гвалта и хохотливых всплесков:
