...да вообще с ней ничего не иметь, в конце концов!
– Чего ж тогда тебе от неё надо, проиграть ей партейку в крестики-нолики?.. – шевелился было в пику столь благородным, да уже помеченным задним числом намерениям мой добрый Перец, но я не давал ему материализоваться. Кстати, был он по-своему прав: эта нехитрая игра не удавалась мне с детства.
Ну, а правдивые, жёсткие, но ведь и совершенно непосредственные рассказы из школьной жизни, про «скаутов» да про «модельный бизнес» казались мне теперь из её уст просто забавными откровениями.
Главное – я знал, что делать! Первым делом нужно было купить диск «Рамштайна». Сразить её своей внимательностью – и заодно вслушаться в её музыку, попытаться настроиться на её волну, поймать его, рокового страдающего Светика, в воинствующей минорной какофонии.
И так проникся я звонким ощущением важности этой идеи, что просветлённо улыбнулся себе в зеркало и тут же, ясным рабочим полднем кинулся на ярмарку в Коньково.
«Всё просто, – стучало в груди, слепило в глаза, летело за окном машины. – Я наметил себе цель. Цель – это она. Шальная, неспелая, изменчивая, будоражащая – она! Буду открывать её через музыку».
И на излёте моего светлого транса, когда диск был уже в руке, из колыхания коньковских рядов возникла другая мысль, ещё более объёмная, счастливая и важная: я, как творец мне одному вверенной радужной вселенной, могу ведь наполнять её различной сутью, тканью и фактурой. Украшать её, отдавая что-то своё, – и одновременно познавать её – да хоть через новые вещи, красивые и радостные, через свежие запахи духов, через дела, которые интересно и полезно делать вместе...
...ту косточку, оброненную мною, могу я взращивать и поливать, и видеть счастье в мелочных заботах.
...могу лепить свой материал из разных глин.
...могу из воздуха соткать тебе оправу и пригласить тебя в неё, мой бриллиант.
(То есть: сконцентрироваться на этой девчонке и из неё... из неё уже попробовать изменить мир... перевернуть мир – вверх дном!)
Ассоциации пробудившегося творческого инстинкта распирали меня всего изнутри подзабытым чувством силы и уверенности, но игриво уводили в сторону. Коль скоро я на вещевом рынке, то уж начну с лежащего на поверхности, с видимого и осязаемого. Чего-то недостаёт в этом привычном уже милом полумальчишеском облике...
Ну конечно: женственности! Как родная, легла бы на её фигурку обтягивающая лёгкость какого-нибудь короткого летнего платья. Такое здесь почему-то не сразу ещё и сыщешь, несмотря на разгар сезона, и я, всё больше вдохновляясь от первых неудач, нервно тыркаюсь в ряды с заклинанием:
– Открытое мини-платье, стрейч, секси, на девочку, размер 40–42...
Громоздкие торговки качают крашеными головами, перемигиваются и провожают меня улыбками. Как выясняется, хочу я эксклюзив, раритет, который вообще может иметься только у Алёны на D-23. С трудом нахожу Алёну и забираю у неё единственный белый сарафан с синими цветами – «писк сезона». Он кажется мне довольно обычным, слишком недорогим и недостаточно коротким. Но для начала пойдёт и этот, тем более что та же озадаченная моей реакцией Алёна выкатывает мне пару джинсовых босоножек на платформе – цветом что цветы на сарафане...
Я почти уже счастлив предвкушением её реакции. Для полнейшего эффекта мне трамбуют покупки в корзинку, творчески свивают сверху платье бутончиком и помещают в целлофановый пузырь.
Мобильный настойчиво задрожал в кармане. Вот уже час, как нет меня в «офисе», но немножечко не вовремя какой-нибудь клиент всполошился. На определителе... глазам не верю... – «Sveta little» бьётся, долбится ко мне тёплыми душными волнами!
– Рома? Не отвлекаю? Я подумала, может быть, ты свободен вечером? Могли бы где-нибудь
Кто-то – кажется, Кант – говорил, что счастья нет. Лишь проблесками посещает нас это призрачное радостное чувство, да и то существует лишь субъективно, внутри нас – ничего общего не имея с объективной реальностью, от которой происходит.
Ну, пускай так – ради таких моментов стоит жить.
...из смертной скорби, из тяжкого дыма после побоища без победителей вылезает, стелется тягучий призрак – и открывается, разверзшись скрипучим, надрывным, нечеловеческим заявлением. Констатирует он, конечно же, победу зла. Мощно, фатально включается разрушительный ударник – и выворачивает, разносит всё на своём пути:
– Если бы знать ещё, Светик, что это такое... о чём поют-то вообще...
– Ну... что-то о любимом ребёнке, о моём сердце...
Мы сидим в машине у её подъезда. Светик возбуждена и счастлива, она тыкает пальчиком в магнитолу, быстрей-быстрей пролистать все песни, поставить мне свою любимую.
– Это не так важно, о чём, главное – чувствовать... Ты вслушайся, я тебя научу... Вот!! Песенка о маме!..
Эта начинается издалека, мелодично, минорно. Отчётливо слышатся повякивания грудного ребёнка – в такт им Светик открывает ротик с невинным и жалобным личиком, вызывая у меня очередной прилив нежности. Это, в общем, колыбельная, но из гестапо. Тема усиливается тяжёлыми мелодичными акцентами, напоминающими «Скорпионс», в какой-то момент замирает, повисает в гудящей пустоте...
...и обрушивается в неизбежное громыхающее никуда.
– Маму жалко, что-то с ней случилось нехорошее, – говорю я. —...Светик! Что с тобой?!
По её щекам симметрично ползут две неподдельные слезы. (У зайчат катарсис.)
Её личико, уткнувшееся мне в плечо, вдруг – как есть, из такого вот трагического выражения, морщится, делается смешливым, губки распрямляются, слёзы куда-то пропали – и вот она уже беззвучно заливается вроде как над собой, заглядывает в недоумённые мои глаза душевно и просветлённо – ну что с меня взять, Рома, с такой впечатлительной да маленькой!
Зашелестел тёплый дождик по вечереющему стеклу.
– Куда едем, Светик?
– Не-пр-ринципиально.
– Гулять под зонтом по мокрому Камергерскому проезду.
– Яволь, майн хенераль! А можно без зонта?.. Ой, а вот эта? – находит другую песню.
– Та-а-ак... Вступительная лирическая тема льётся тревожно и недолго... Она как бы знает, что скоро по ней дадут кувалдой, – пытаюсь я спрогнозировать развитие. – Ну вот, пожалуйста. Это как в жизни – обречённость перед непреклонной грубой силой. Дух... Духаст... Духастмишь...
И ведь не могу я сказать, что мне активно не нравится – не моё, конечно, но в своём роде очень даже. Что-то типа «АС DC» или «Металлики» – только современнее, тяжелее, бесповоротнее. Злее.
На особо яростном ударнике Светик врубает звук на полную и с озорным интересом и некоторым даже удивлением смотрит за моей реакцией...
Ну – я, конечно, тащусь. Вот теперь-то мы на одной волне!
А там уже кого-то припечатывают, безысходно бьют наотмашь:
Светик в экстазе. Она выбивает ритм спиной о сиденье. Люди на светофорах понимающе наблюдают за этим танцем. Светику прикольно, как это такой взрослый Рома вникает в
Смеётся незло, тактично. Мне очень нравится она сейчас, разгорячённая и шальная, так нравится, что я даже ощущаю приятное напряжение внизу... что я даже останавливаю машину и топлю девчонку в поцелуе. Хулиганское веселье – признак нимфетки, вспомнилось вдруг набоковское посреди её закрытых глаз. Она хоть и хулиганка и нимфетка, но пока всё очень мило.
– Маринка скоро приедет из Италии, – неожиданно сообщает она. – Звонила мне сегодня. Говорит, загорелая... – добавляет мечтательно.
