Стулик

отвлекусь и не буду так жалеть, что безжалостно скомкал трицепс. Так что летим дальше по нашему субботнему плану – относительно беззаботному, но сумбурному.

Уже пять – быстро на пляж! По пути, однако, заезжаем в «Седьмой континент» – ага, Свету после интегрального массажа мучит жажда – и заодно уж резво накупаем всего подряд, так как дома есть нечего. С любопытством отмечаю, что её вкусы сильно расходятся со спартанским духом обычного моего рациона, тяготея к изысканности – мидии в собственном соку, корнишончики на шпажках с фуэтом и сыром пармезан – естественно, в масле...

– Ро-омик! Ты не знаешь самого главного. Самого страшного. Массажист... массажист...

(Вдруг всё опустилось – я моментально опять вспомнил Фису, к которой массажисты всё пытались забраться в трусики.)

– ...Он меня промял так классно, но сказал... короче, у меня через год может быть... целлюли-и-ит!! – (Жалобная гримаска.)

– Фу, господи. А ты больше пей свою кока-колу.

Света поперхнулась кока-колой.

– А при чём здесь... кока-кола?

– Эх ты, всему тебя учи. Сладкие газированные гадости – первопричина целлюлита.

Недопитая кока-кола в первом мусорном ведре.

– Р-ма-а-ан! Можно я дам тебе слово, честное-пречестное, что к кока-коле... месяц не притронусь! Да, целый месяц!!

Героическое детское лицо, в серьёзнейших кошмариках.

– Так сначала дай его себе.

Задумалась, задумалась.

– Не-е-ет! Мне нужно кому-нибудь дать слово – самому близкому человеку!

– А как же корнишончики... в масле?

Корнишончики неприкаянно водворяются обратно на полку.

– ...Ро-омик!.. А ты будешь меня всему учить? Ты мне напишешь полный... ну, как бы план того, что можно и чего нельзя?..

– ...а уроки со мной делать будешь, когда я пойду в школу?..

– ...а вот я обязательно запишусь в спортзал...Ты будешь со мной заниматься? Не надо никакого тренера, хочу, чтоб ты мне составил комплекс!..

– ...Ромик, у меня так мало фотографий! Хочу, чтоб ты мне сделал бук, – не хочу никаких фотографов! Чтобы все фотки были твоими!!.

– ...Ромик, а вот если у меня всё-таки будет хоть немножко целлюли-и-ит, ты будешь меня любить? Через год?..

– ...Ромик... – (На пляже Речного вокзала, задумчиво перебирает песчинки.) – Ромик. Понимаешь... до тебя я была блядью. Хватит. Надо взять себя в руки.

С какой славной и, в общем, совсем не детской решимостью она сказала это, словно для себя. Как готова вроде всё воспринимать, впитывать – от меня!.. – думал я со спокойной, уверенной нежностью, в то время как Света прилежно и невесомо проговаривала заковыристые фразы из продвинутого учебника английского.

Светлая головка моя.

С пляжа она так и пошла – в красном детском купальнике и на платформах, лишь едва накинув на бёдра прозрачный платок-парео, – невинно сообразив, что вроде так чуть неприлично, но ей, дюймовочке, можно. Смекнув интуитивно, как здорово будет Роману пройтись с такою вот русалкой немножко по проезжей части, собирая кривые ухмылки дам, похотливые взгдяды парней... Ощущение сложное, что сказать. Чувство самцовой гордости плюс отчего-то уязвлённого самолюбия. (Но как она угадала – я же живу в эти идиотские моменты!) А ей-то – насколько ей все вокруг по барабану! И в магазинчике, куда она зашла в таком виде (o, sancta simplicitas!) всего-то выбрать себе шоколадное яичко с сюрпризом, – уж никак не входило в её планы становиться у продавщиц центральной темой на весь оставшийся вечер...

– Ай джяст кент гет ю аутоф май хэд! – (В эклипсе опять это улётное, вечное, наше!) —...так что имей в виду, Ромик: моё обещание насчёт кока-колы чур не распространяется на киндер-сюрпризы!

– Ну, это ещё ничего – шоколад жирный, но полезный для роста.

– Ну да, я же ещё маленькая...

Вдруг вспомнился главный, главный мой вопрос, подсознательно на меня давящий сквозь радости общения: на чём, собственно, основываются отношения наши? Сколь долговечны они – в таком-то вот, праздничном да искромётном, виде?.. Надолго хватит пороху для фейерверка?..

Она задумчиво и серьёзно (опять, опять так серьёзно!) развернулась вся ко мне в машине.

– Ромик, никогда не говори так, а то я буду плакать. Ты вот не веришь мне, а я знаю, я ведь всё тебе тогда ещё сказала, в доме отдыха – мы всегда будем вместе, даже если у тебя денег не будет совсем! У меня всё есть, мне ничего не надо. И я тебе никогда не буду изменять. (Бедный Р-р-раман, натерпелся сколько от Фисы!)... Ну, если только лет через десять... ну, для карьеры!....

Вечером всё же я не удержался и осторожно ласкал её, несмотря на больные дни, подложив красное полотенце. Она очаровательно стеснялась, как бы извиняясь за себя, вкладывая в ответные ласки прелестную детскую старательность, которая плавила мне мозги. Красное полотенце истекло кровью, а Света, забыв про запреты, забывалась параллельно в своём каком-то мире, плыла без руля в запредельной новизне резких ощущений. (Рулём был я, уверенным и гордым – тем, что вызываю такое... но жили мы в эти сладчайшие моменты словно каждый своею жизнью.)

А поутру в воскресенье пошли в парк – кататься на карусельках. Поначалу принцесса немножко хмыкнула, но только мы завертелись на «Брейк-дансе» (гроздья центробежно вращающихся колясок, то и дело меняющих траекторию), детский азарт прыснул отовсюду, а я почувствовал себя счастливым папой. И понеслось: плыли мы в какой-то пироге, преодолевая спуски да пороги, ну а в конце был, соответственно, водопад («Дикая речка»)... Намертво сцепившись, ловили свои зависшие сердца на мёртвых петлях «американских горок»... после которых мне стало плоховато, и Света долго и тревожно обдувала мой лоб, приводила в чувство дядю Рому, но тот решил свинтить с передовой и за последующими подвигами разошедшейся ундины на всяких там летающих машинках норовил наблюдать издали.

Ну ничего, ничего. Я отыгрался в «Пещере грёз»: как только наше подвесное кресло наткнулось на последнее из тех чудовищ, что вызывают скорее снисходительный смешок, чем страх, как только распахнулась ещё одна портьера, явив нам некий спуск, намекающий на скорый выезд из лабиринта, как только выезд этот оказался въездом во владение ещё одного – пока очерченного неясно, но очень знакомого персонажа... – Света вдруг забилась в кресле и не своим, но очень звонким и чистым, предсмертным голосом заорала:

– Фредди Крюгер!! Рома... это же – Фредди Крюгер!!!

Неожиданная картинка, достойная комикса: привязанный, рефлекторно дрыгающийся, агонизирующий со страха зайчонок ехал прямёхонько под ножепальцы своего любимого героя.

Детство, незамутнённое детство!.. До меня вдруг ясно дошло, какая она ещё маленькая. Я сгрёб её под плечо, но отошла она не сразу. Потом, правда, смеялась над собой – это уже не в счёт: было ясно, что за трусишка.

– ...Ромик, Ромик, а ты так умеешь? – Света возле палатки с надувными шарами, говорит мне что-то микроскопическим гнусавым голоском, как в мультиках. (Не догоняю, в чём прикол.) Пока сам, глотнув газа из шарика, не забормотал так же... и тут же захохотал, а услышав свой деформированный смешок, заржал безудержно – всё тоньше и тоньше...

Так они и стояли, покачиваясь от приступов, то и дело приседая и держась за животики, смахивая слёзы, взрослый мужчина и девочка, девочка и взрослый мужчина, не обращая внимание ни на кого вокруг... Недополученное четверть века назад стремительно возвращалось ко мне надувным шариком – розовым потихоньку сдувающимся сердцем.

– Спасибо Свете... за наше счастливое детство!

Я купил ей светящуюся йо-йо, которую она так просто и недоступно для моего понимания отправляла