— Не смешите меня. Кто вам позволит уйти?
Лицо Дзото расплылось в гадливой улыбке.
— Вы, как я понял, питаете большую любовь к детишкам. Вот взять хоть бы этого мальчонку. Пока я прятался здесь вместе с ними, он рассказал, как нежно вы ему улыбались. И он, похоже, до невозможного гордится этим обстоятельством. Так ведь, Тацуо? Ты ведь любишь мужчин?
Мальчик хватал ртом воздух. В глазенках его стояли слезы, когда он прошептал:
— Пожалуйста, господин, заберите меня отсюда! Я буду хорошим мальчиком, честное слово!
— Отпустите его! — хрипло сказал Акитада. — Я сделаю для вас все, что смогу.
Дзото тихо рассмеялся.
— Нет-нет. Не что сможете, а что я прикажу. Вы выпустите меня отсюда и дадите охрану, которая будет сопровождать меня, пока я не покину провинцию.
— Этого я сделать не могу.
— Тогда он умрет. — Четки резко стянулись на горле, и ротик мальчика открылся. Ручонки беспомощно хватали воздух.
— Нет! — закричал Акитада, шагнул вперед и остановился, понимая, что все равно не успеет.
Дзото слегка ослабил тиски. Ребенок жадно глотал воздух, цепляясь за четки.
— Зачем вы продлеваете его мучения? — усмехнулся настоятель.
Акитада лихорадочно пытался что-нибудь придумать, но так и не нашел выхода.
— Ладно. Я согласен. Отпустите его, — сдался он.
— Как бы не так! Разве я похож на дурака? Мы с ним будем неразлучны, пока я не окажусь в безопасности.
— Отпустите ребенка. Он нездоров. Я останусь вместо него у вас заложником.
Дзото покачал головой.
Акитада беспомощно повернулся к двери, чтобы отдать необходимые распоряжения. Он старался не думать сейчас о предстоящем отчете столичным властям и надеялся только, что позже найдутся способы спасти ребенка. Дверь распахнулась сама. На пороге стояла перепуганная молодая женщина с бледным лицом и обезумевшими от горя глазами. Заглядывая в комнату, она закричала:
— Тацуо!
Мальчик заплакал:
— Мама!
Дальнейшее произошло в считанные мгновения. Женщина бросилась к ребенку. Дзото вскочил, опрокинув кресло, и закричал:
— Не подходите!
Акитада пытался остановить женщину, схватил ее за рукав, но тот только затрещал по швам.
— Не подходи, иначе он умрет! — отскочил к стене Дзото.
Но мать словно не слышала этих слов. Когда руки ее коснулись тельца ребенка, Акитада увидел, как Дзото резким движением стянул четки. Послышался треск, и розовые бусины градом посыпались на соломенную циновку. Ребенок рухнул на руки матери. Она стояла, прижимая его к себе и шепча какие-то нежные слова.
Огромное облегчение волной накрыло Акитаду. Облегчение и благодарность судьбе за то, что спасла жизнь ребенка, разорвав дьявольские четки. И в этот миг он увидел, как неестественно откинулась назад голова мальчика, его безжизненные глаза, устремленные кверху. Ослепленный яростью, он бросился на Дзото и вцепился ему в глотку.
Настоятель хрипел и задыхался. Глаза их встретились, и Акитада понял, что не может сейчас убить этого человека, и увидел, что Дзото понял это тоже.
— Зачем?! — вскричал Акитада, тряся лженастоятеля в беспомощном гневе. — Зачем? Ведь я бы отпустил тебя!
Дзото молчал, только смотрел на него в упор. Преисполненный отвращения и горечи, Акитада оттолкнул его и пошел прочь.
А мать все стояла, качая на руках свое дитя, тихонько напевая ему что-то и прижимая к груди его головку. Потом брови ее озабоченно нахмурились.
— Тацуо! Не надо сейчас засыпать, мой маленький воробышек! — нежно проворковала она. — Поговори же со своей мамой!
«Что я наделал!» — думал Акитада, бросаясь к двери.
Снаружи тревожно топтались несколько человек — Тора, Мотосукэ, какие-то чиновники и военные. Первоначальное облегчение исчезло с их лиц, едва они увидели Акитаду.
— Он убил мальчика, — хрипло сказал тот.
Тора отреагировал первым. Выхватив меч из рук какого-то солдата, он кинулся в комнату, бросив через плечо:
— Готовьте кандалы!
Несчастная мать вдруг издала пронзительный крик — короткий и отчаянный, Акитада не смог бы забыть его никогда. Положив мертвое дитя на пол, она, шатаясь, направилась к Торе и Дзото. На полпути ноги ее подкосились, и Тора бросился к ней, чтобы поддержать.
Но ему не хватило проворства. Вынырнув из-под руки, она выхватила его меч и высоко занесла, держа обеими руками. Дзото завизжал в страхе, пытаясь прикрыться руками, когда мать Тацуо обрушила на него меч. Клинок, соскользнув с головы, рассек ему плечо. Кровь брызнула в разные стороны. Дзото пронзительно визжал. Во второй раз она не промахнулась и вонзила меч глубоко в грудь. Дзото выпучил глаза, в горле у него забулькало, и тело, облаченное в пурпурный шелк, содрогнувшись, рухнуло на пол. Из открытого рта, пузырясь, хлынула кровь, глаза остекленели.
Тора не успел остановить несчастную женщину, когда та, вырвав смертоносный клинок из груди Дзото, замахнулась, чтобы вновь пронзить мертвое тело.
Тора нашел Акитаду в храме Будды — тот стоял, отрешенно глядя на гладкое золоченое лицо божества.
— Господин!
Акитада не ответил.
Тора вздохнул, переминаясь с ноги на ногу.
— С вами хочет поговорить лейтенант Накано.
— Скажи ему, чтобы ушел.
— Накано опознал одного из монахов.
— Тора, оставь меня одного!
Тора колебался, потом выпалил:
— Монах, которого он опознал, раньше был в гарнизоне лейтенантом. Некий Оно. Он руководил охраной двух караванов. После истории с первым сказал, что чудом спас свою жизнь, когда на них якобы напали грабители. Во второй раз он не вернулся, и его сочли погибшим. А теперь вот оказалось, что он состоял в шайке Дзото.
Акитада повернулся. Тора смотрел на него с беспокойством.
— Сообщи губернатору, — бесцветным голосом проговорил Акитада. — Только ради Бога, ради всего святого, оставь меня одного!
Он вернулся к своим раздумьям перед статуей. Удаляющиеся шаги Торы смолкли, и гробовая тишина повисла в полумраке пустынного храма.
Губы у этого Будды были мягкие, полные, красиво очерченные, как у ребенка. Но этот Будда не улыбался. Его полуприкрытые глаза смотрели вроде бы на Акитаду, но была в этом взгляде какая-то неизъяснимая отчужденность. Благодаря мерцающему пламени свечей и масляных ламп казалось, будто Будда дышит.
— Амида! — обратился к нему Акитада. — Но почему же дитя? Зачем губить семя, которое даст цветы и плоды?
Ответа не было. Одни люди верили, что Будда повсюду, заключенный в каждом существе, даже в человеке. Другие же часы напролет твердили его имя в надежде, что он явит им свой лик или уготовит
