— Но каким образом младший сын графа, приговоренный к работному дому, стал садовником в Блад Холле?
— Работный дом — это примечательное место. Нигде больше вы не встретите людей с такими способностями и достоинствами. Там есть фермеры, потерявшие землю, которую их предки обрабатывали в течение поколений; люди, арестованные за долг, не превышающий стоимости вашего завтрака; достаточное количество художников, писателей и поэтов, чтобы заполнить целый университет. Ну и, конечно, обычное сборище карманных воришек, грабителей, шлюх, джентльменов, переживающих тяжелые времена… — Он обернулся к ней. — Знаете, что я понял? Люди по большей части оказываются бедными в силу обстоятельств… к выгоде знатных людей, вроде вас и меня…
— Это несправедливо и не совсем истинно.
— Однако я повторял это и многое другое снова и снова каждому, кто готов был слушать. — Он улыбнулся ей. — Это была непривычная речь, особенно в устах сына графа, хотя бы и младшего. Многие так считали. К тому времени, когда я усовершенствовал эту речь, меня вытащили из долговой тюрьмы люди, которые во мне нуждались.
— Нуждались в вас?
— Да, чтобы я произносил эту речь за стенами тюрьмы. Меня выпускали перед любым сборищем простых мужчин и женщин, готовых услышать, как 'графский сын' отстаивает для них их дело. Я заработал немного денег.
— И тогда вы примкнули к чартистам?
— Нет. — Он уставился в противоположную стену. — Вскоре мне это надоело. Мне исполнилось двадцать два года. Я отправился в Париж. Я хотел бродить по улицам, по которым ходили Вольтер и Руссо. Не смейтесь. Я был ужасно серьезен. Бороться против тирании! Против религиозных догм! Против лицемерия морали! Таковы были мои убеждения.
Она удивлялась, почему он рассказывает ей все это, что не имеет отношения к настоящему моменту.
— А на что вы жили?
Он хмыкнул:
— Революционный оратор безбедно может прожить в этом столетии. Молодой красивый иностранец, джентльмен с манерами знатного человека, может жить даже лучше.
Она хотела спросить его, жил ли он этой лучшей жизнью с женщинами, но воздержалась; посмотрела на его профиль и подумала, что никогда не видела такого великолепного мужчины.
— И что же заставило вас вернуться в Англию?
— Я соскучился по дому, и мне захотелось способствовать моими речами созданию новой партии, которая сможет поднять людей на борьбу за повышение заработной платы. — Он обернулся к ней, черты его лица отражали ту серьезность, с которой он говорил. — Я понял, что фабрики, заводы, шахты могут создать новые возможности для масс, если они будут правильно организованы.
— Так вы революционер! — воскликнула она в некотором смятении.
Он сжал ее руку, но это ее не успокоило.
— Есть люди, которые предпочитают спокойным социальным реформам кровавую революцию, какую пережила Франция пятьдесят лет назад. Они проникли в чартистское движение, устраивают беспорядки. Человек, который завербовал меня, убедил в необходимости наблюдать за порядком в наших рядах. Поэтому, когда правительство послало меня в Девон, чтобы выследить смутьянов, я стал шахтером.
— И что случилось потом?
— О, я обнаружил этого человека и раскрыл заговор, но раньше, чем сумел схватить его на месте преступления, кто-то информировал его обо мне.
— Это вы писали Джеду Колеману?
— Я рассказал ему. Разговор о письме был уловкой, чтобы, если меня обнаружат, не скомпрометировать его.
— Джед знал, кто вы?
— Не удивляйтесь. Он хороший человек.
— Он заставил меня поверить что вы… что информатор… мертв!
Он улыбнулся ее возмущению:
— Это был только небольшой обман. Уиил решил подставить меня, он сказал кое-кому из своих людей, что это я пытался взорвать машины в шахте. Они избили меня и оставили умирать. А я сумел выбраться после наступления темноты наверх. Зная, что Блад Холл пуст, я пошел сюда. Это я ел ваш сыр и пил ваше вино. В конце концов, я считал, что заслужил какой-то отдых. Ведь это маркиз завербовал меня.
— Дедушка? Вы должны были рассказать мне о том, кто вы, в первое же утро в розарии.
Он глянул на нее с симпатией, смешанной с удивлением:
— Что я должен был сказать: 'Между прочим, ваша светлость, человек, которого вы приютили в своей постели прошлой ночью, был я, ваш новый садовник и шпион вашего дедушки?'
— Это гнусно!
— Согласен, это было столь же возмутительно, как и то, что вы были рады мне. — Его улыбка стала еще шире. — Но я простил вас, потому что вы оказались совершенно другой, чем мне показалось при свете дня.
Джулианна прикусила губу:
— Мне очень жаль, что вы были разочарованы.
Он дотронулся до ее щеки:
— Это не я был разочарован, а вы. С самого начала вы невзлюбили Джоша Тревелина. Признайте это.
Она вздернула подбородок:
— Вы вели себя грубо.
— А вы вели себя высокомерно! — Он хмыкнул. — Но я не по этой причине не сказал вам.
— По какой же?
— Потому что мог подвергнуть вас ненужной опасности. Уиил думает, что я умер или сбежал. Работа садовника была хорошим предлогом оставаться здесь, пока не выздоровею. Джед даже не знал, что я здесь, пока не пришел повидать вас и мы не поговорили.
— Джед знает, что вы живете в этом доме со мной?
— Об этом можно было бы и не говорить, но он не знает, что я был здесь с вами, как сейчас.
Джулианна посмотрела в сторону. Все это было трудно осознать.
— Тем не менее вы ни разу не передумали и не рассказали мне.
— Ты несправедлива, Джилли. Я не раз пытался зажечь лампу, но ты не разрешала. В ту ночь, когда я вез тебя домой под дождем, я чуть было не признался. Ты посмотрела на меня тогда и я подумал: 'Она знает, и она хочет, чтобы я ее поцеловал', но твое мужество покинуло тебя.
— Мужество тут было ни при чем. Я думала, что ты Джош Тревелин.
— Правда, Джилли? — В его голосе было удивление. — И тем не менее ты хотела, чтобы я поцеловал тебя. — Она смотрела на него, щеки ее пылали. — А что ты скажешь о той ночи, когда случился обвал в шахте? Ты разве станешь отрицать, что в ту ночь хотела Джоша Тревелина? И еще, в тот день на холме, когда ты кричала: 'Вернись ко мне!' Я думал, что ты должна увидеть меня. Я взбирался на этот холм быстрее, чем кто-либо, и все только для того, чтобы обнаружить, что ты смотришь на меня так, словно я кусок грязи на твоих туфлях.
В глубине души она знала, что он прав, но это сознание заставляло ее только чувствовать себя обиженной.
— Ты обманывал меня. Ты использовал мои чувства против меня. Ты позволил мне верить, что Джош Тревелин женатый человек, и все равно хотел соблазнить меня. — Она вызывающе посмотрела на него. — Разве не так?
Он пожал плечами:
— Вероятно, я хотел немножко отомстить. Ты отрицала меня во всем, кроме моих мужских достоинств в этой комнате. У меня не было ни имени, ни лица, ни прошлого, ни каких-либо связей с миром.
— Ты сам избрал такой образ.
