– Она ваша.
– Боюсь, мое прикосновение осквернит эту священную книгу.
– Вы недооцениваете силу всепрощения.
Колеску коснулся обложки и улыбнулся Труди.
– Ну, я, пожалуй, пойду. Может, потом еще поговорим.
– С огромным удовольствием.
В улыбке Труди сосредоточилось все добро мира. Колеску наблюдал за тем, как вздымается под блузкой ее мягкая, большая и высокая грудь. Уходя, Труди остановилась возле Хелен:
– Приятно было познакомиться, миссис Колеску.
– Моросу не нужна компания американских женщин. Вы его смущаете. Вы стоили ему яичек!
Колеску вздрогнул. Очередное напоминание о перенесенном страдании больно ранило его. И он был готов сквозь землю провалиться от стыда.
– Господь может вернуть их Моросу, – спокойно возразила Труди.
– И он ненавидит яблоки.
– Тогда отдайте пирог кому-нибудь, кто их любит.
Труди посмотрела на Колеску и вышла.
Он вернулся на кухню и прочитал записку, оставленную в Библии. Красивым и аккуратным женским почерком было выведено:
Около шести Хелен отправилась в магазин, пообещав сыну приготовить вкусный ужин. Она вернулась с пачкой стейков, жестких, как резина, замороженным горохом, пирогом с кокосовой стружкой и двумя большими бутылками водки. Колеску смотрел, как мать заходит в дом.
Ему казалось, что ужасный ужин никогда не кончится. За время трапезы его стыд трансформировался в злость, злость в гнев, гнев в спокойствие, а спокойствие в ненависть.
– Морос, мне обидно, когда женщина вроде этой соседки переступает порог твоего дома. Дома, за который плачу я.
Еще не было девяти, и толпа продолжала скандировать. Мать с сыном ели десерт. К пикетчикам присоединились новые люди, и их общее число увеличилось чуть ли не вдвое. Появилось еще больше журналистов.
Хелен с жадностью опрокинула стакан. Колеску слышал, как она глотает. Он выпил дешевой водки, не отличающейся по запаху от обычного спирта, которым сестра протирала ему руку перед инъекциями.
– Труди Пауэрс пришла впервые, – сказал Колеску.
На экране он увидел беседующих Лорен Даймонд и сержанта Рэйборн. Во всей этой суматохе Морос позабыл о Мерси.
Но, говоря о Труди и видя Рэйборн по телевизору, Колеску сильно возбудился. Под ладонью, лежащей на ширинке, он почувствовал знакомое движение. Колеску старался выглядеть спокойным.
–
– Она бесстыдная самодовольная шлюха. – Хелен продолжала клеймить Труди.
– У нее добрые намерения, мама.
–
Хелен, глубоко вздохнув, глотнула еще водки.
– Ты скучаешь по Румынии, Морос? – задумчиво спросила она.
– Ничуть.
– Я люблю Америку, но иногда с тоской вспоминаю о Румынии. Порой мне так не хватает некоторых приятных вещей, оставшихся дома!
– Назови хотя бы одну.
– О! Например, восход над Дунаем или пляж в Констанце в августе.
– Для меня они ничего не значат.
–
– Еще водки, Морос!
Колеску налил ей водки. Он и раньше слышал такой же ностальгический бред. Еще пара стаканчиков, и мать в очередной раз начнет рассказывать ему о своем прелестном любовнике из мексиканского города
