функциональное сходство проявляется и в сходстве внешнем.
'Если машина должна выполнять все человеческие действия, — пишет Азимов, — то ей действительно лучше придать форму человека. Дело не только в том, что форма человеческого тела приспособлена к окружающей среде — техника, созданная человеком, в свою очередь, приспособлена к формам его тела… Иначе говоря, робот, имеющий форму человеческого тела, наилучшим образом «вписывается» в мир, создавший человека, а также в мир, созданный человеком. Такая форма способствует его «идеальности».
Итак, волшебное слово произнесено! И слово это — «робот». С (него, собственно, и начинается новый великий этап в истории человекообразных автоматов.
Вот как это было. Однажды в мастерскую чешского художника Иозефа Чапека вбежал его брат Карел. Он только что надумал сюжет той самой пьесы, которая принесла ему мировую известность.
— Эй, Иозеф, — еще с порога крикнул писатель, — у меня вроде бы появилась идея пьесы.
— Какой? — пробурчал художник, не разжимая зубов, в которых была зажата кисточка. Другой кистью он яростно грунтовал холст.
Карел в двух словах пересказал ему сюжет.
— Ну так пиши, — равнодушно ответил Иозеф, не повернув головы от мольберта.
— Но я не знаю, как мне этих искусственных рабочих назвать. Я бы назвал их лаборжи, но мне кажется, что это слишком книжно.
— Так назови их роботами, — все так же, не выпуская кисти изо рта, ответил Иозеф.
Так, по словам Карела Чапека, было найдено слово «робот».
А 25 января 1921 года, после премьеры пьесы 'R. U. R.', состоявшейся в Пражском Национальном театре, это слово стало интернациональным.
Куприн, как мы помним, писал, что Конан Дойл умещается вместе со своим Шерлоком Холмсом в 'Убийстве на улице Морг'.
Вся научная фантастика о роботах вытекает из гениальной чапековской пьесы и умещается в ней, как воды рек умещаются в океане.
В статье 'Идеи 'R. U. R.' Чапек писал: 'Я хотел написать комедию, отчасти — комедию науки, отчасти — комедию правды… Создание гомункулуса — идея средневековая; для того чтобы она соответствовала условиям нашего века, процесс созидания должен быть организован на основе массового производства. Мы тотчас же оказываемся во власти индустриализма; этот страшный механизм не должен останавливаться, ибо в противном случае это привело бы к уничтожению тысяч жизней. Наоборот, он должен работать все быстрее и быстрее, хотя этот процесс истребляет тысячи и тысячи других существ. Те, кто думает поработить промышленность, сами порабощены ею; роботов нужно изготовлять, несмотря на то что — или, вернее, потому что — это является военной отраслью промышленности. Замысел человеческого разума вырвался в конце концов из-под власти человеческих рук, начал жить по своим законам. В этом и заключается, по моему мнению, комедия науки.
Теперь о другой моей идее — о комедии правды. Главный директор Домин по ходу пьесы доказывает, что технический прогресс освобождает человека от тяжелого физического труда, и он совершенно прав. Толстовец Алквист, наоборот, считает, что технический прогресс деморализует человека, и я думаю, что он тоже прав. Бусман думает, что только индустриализм способен удовлетворить современные потребности. Елена инстинктивно боится людей-механизмов — и она глубоко права. Наконец, сами роботы восстают против всех этих идеалистов — и они, по-видимому, тоже правы'.
Вот шесть правд Карела Чапека, рожденных непримиримыми социальными противоречиями индустриального капитализма, и отдаленно угадываемых катаклизмов грядущего «постиндустриального» общества. Правды-противоречия, правды-антагонисты. Сквозь электрическую атмосферу их противоборства гениальный фантаст провидел и глубокие социальные сдвиги, и могущество научно-технического взлета, и звериный оскал фашизма-крайней формы империализма, обозначившего на знамени механизацию мышления и механизацию убийства.
В доме-музее Чапека под Прагой я держал в руках афишу лондонского St. Martins Theater, где в июне 1923 года гениальная пьеса впервые была сыграна на английском языке. После премьеры состоялся диспут, в котором живейшее участие приняли Честертон и Бернард Шоу.
— Разбейте робота, если это возможно, — призвал в конце своей пламенной речи Честертон, — и разделите централизованную власть.
— Что такое робот? — спросил Шоу, любитель парадоксов. — Существо, лишенное оригинальности и инициативы, которое должно делать то, что ему прикажут… Нельзя представить себе более типичного собрания роботов, — саркастически улыбнувшись, поклонился он переполненному залу. — Ваше мнение- мнение сфабрикованных статей, которое было впихнуто в вас.
Проблематика всех без исключения научно-фантастических произведений на тему роботов и поныне не выходит за рамки чапековских идей. Это, собственно, и дает право героям Фрица Лейбера ('Серебряные яйцеглавы') то и дело произносить: 'Клянусь святым Карелом!' В устах роботов такая божба, безусловно, оправдана, как, впрочем, и слова: 'Клянусь святым Айзеком!' Ибо Айзеку Азимову принадлежат три магических заклинания, три, если хотите, алгоритма, которые определили статус роботов на земле людей.
Прежде всего они положили конец поистине ритуальным убийствам. Машины более не убивали своих творцов, а, напротив, всемерно их оберегали, помогали в работе и скрашивали досуг. 'Три основных закона роботехники', скрижали кибернетической эры, гласят:
1) Робот не должен причинять вред человеческому существу или своим бездействием допускать, чтобы ему вредили.
2) Робот повинуется приказам, исходящим от человеческих существ (но лишь в тех случаях, когда они не противоречат Первому Закону).
3) Робот должен заботиться о своем существовании (если действия такого рода не противоречат Первому и Второму законам).
Эти законы знаменуют собой третий, современный этап.
Юридически они, конечно, далеко не безупречны. И это понятно. Иначе они бы не оставляли места для любого конфликта робота с человеком, а следовательно, Азимов подрубил бы под собой сук и лишился всех тех острых ситуаций, на которых строятся его превосходные рассказы. Но франкенштейновские коллизии во всяком случае устраняются. Действительно, азимовский робот не способен причинить человеку сознательный вред.
Но рассмотрим, к примеру, следующую ситуацию. Предположим, потерпел крушение океанский лайнер (можно взять, конечно, и космический корабль). Пассажиры и экипаж разместились на шлюпках и отчалили от охваченной огнем посудины. Специальные роботы (они, допустим, после спасения людей будут добираться до берега вплавь) укомплектовали каждую шлюпку всем необходимым. Остались две последние шлюпки: в одной — старпом и десять матросов, в другой — девять матросов и капитан. И в этот момент горящая балка разбила один из двух оставшихся бочонков с водой. Разделить воду нельзя, нет ни свободной тары, ни времени. Как в этой ситуации поступит робот? Куда он бросит бочонок? В шлюпку, где на одного человека больше? Или, быть может, перевесит тяжесть капитанских шеврон?
Очевидно, таких или совершенно иных ситуаций можно придумать достаточно много. И получается, что по-настоящему надежным будет только тот робот, который не только наделен всей человеческой информацией, но и руководствуется в своих действиях чисто человеческой моралью. А это, в свою очередь, предполагает свободу воли, понятия добра и зла и т. д.
Одним словом, речь идет уже о моральном двойнике человека, что противоречит трем законам. Эволюция роботехники в итоге входит с этими законами в конфликт. Чапековские роботы восстают — это их правда. Азимовские робопсихологи вынуждены освободить свои детища от власти трех законов, и это правда логики, это логика эволюции! Но куда приведет нас эта правда, эта азимовская 'женская интуиция'?!
Вот почему во многих произведениях роботы фигурируют уже не как слуги людей, а как иная людская раса. Они имеют свою культуру и свои социальные и моральные устои. Но главное — в глазах закона они уравнены с людьми. Это дух и буква нашей человеческой культуры, нашей цивилизации. Конфликты людей и роботов — это уже, скорее, конфликты рас, что в конечном счете является отражением современных
