и не мясо.
— Мне горько об этом говорить, но должен вам сказать, вы рассуждаете как директора нашей королевской академии музыки, предпочитающие не замечать иностранное искусство из опасения, что оно низвергнет в пропасть наше собственное.
— Мир, господа, — пророкотал Семакгюс. — Если судить по справедливости, то правы оба, и только нечестивый азарт спорщиков заставляет вас продолжать проталкивать свои аргументы с еще большим лицемерием, нежели председатель Сожак.
— Ах, — вздохнул Ноблекур, — в этом-то и заключается удовольствие от спора. Что заставляет нас спорить? Возможность поддержать то, что поддержки не заслуживает, привести доводы за гранью разумного и выдвинуть аргументы, заведомо необоснованные.
— Значит, вы сдаетесь?
— Ни в коем случае. Я всего лишь напоминаю о необходимости подкрепить наш ученый спор фактами, и по возможности самыми разными. Иначе как мы сможем продолжить нашу словесную дуэль в присутствии умников в квадратных шапочках, заседающих в Сорбонне?
Марион подошла к задремавшему на стуле Луи и вручила ему мешок со свежими орехами. Николя спохватился: сын вот-вот упадет от усталости!
— Друзья мои, — произнес он, взглянув на часы с репетиром, только что издавшие тихий мелодичный звон, — думаю, пора завершать наш достопамятный ужин. После королевской трапезы и прокурорских излишеств нашему хозяину надо отдохнуть.
— Вы хотите так рано прервать наш замечательный вечер? — удивился Ноблекур.
— Новый день уже наступил, а Луи еще должен повидаться с матерью; она ждет его. А на заре, с первой почтовой каретой, он едет в Жюйи.
— Прежде чем он нас покинет, я хочу сделать ему подарок, — произнес бывший прокурор.
Развязав второй сверток, Ноблекур извлек из него два маленьких томика в сафьяновых переплетах с его гербом и благоговейно открыл один из них. Присутствующие улыбнулись, зная, что почтенный магистрат маниакально привязан к своим книгам.
— Это «Метаморфозы» Овидия, переведенные аббатом Бопьером, из Королевской академии надписей и изящной словесности, — вздохнув, многозначительно произнес Ноблекур. — Изумительное издание, с гравюрами на фронтисписах и вдобавок прекрасно иллюстрированное. Мой дорогой Луи, я от всего сердца дарю вам эти томики… — И, словно для себя самого, тихо прибавил: — Дорогим подарком может быть только та вещь, расставаясь с которой мы испытываем горечь и сожаление. — А затем громко произнес: — Пусть эти сказки о богах, принимавших людской облик, научат вас мечтать и любить литературу.
Читая их, вы убедитесь, что слово, звучащее изысканно на латыни, не всегда столь же красиво по- французски, ибо у каждого языка есть свой тон, свой строй и свой гений, присущий только ему одному. Когда вам придется делать переводы, старайтесь переводить просто, ясно и точно, тогда вы правильно изложите мысль любого автора и воздадите должное изысканности и элегантности его стиля. Ибо все взаимосвязано. Тот, кто в жизни всегда следует букве принципа, становится суровым и бессердечным, а перевод становится сухим и оторванным от оригинала, если ты начинаешь предлагать свои идеи вместо идей автора.
— Сударь, — перебил его окончательно проснувшийся Луи, — не знаю, что сказать, а главное, я вовсе не хочу лишать вас сокровища, к которому вы, насколько мне известно, очень привязаны. Отец говорил мне, что вы с особой любовью относитесь к книгам из своей библиотеки.
— Напротив, для меня истинная радость сделать вам этот подарок! Не беспокойтесь, я сохранил для себя издание инфолио господина Бермана, выпущенное Вестайном и Смитом в 1732 году, с великолепными гравюрами…
— Большое спасибо, сударь. Эти книги будут мне особенно дороги, потому что их подарили мне вы, — ответил Луи, открывая один из томиков и под одобрительным взглядом старого магистрата почтительно переворачивая страницы. — Что означают эти записочки, сударь?
Он протянул Ноблекуру кусочек бумаги цвета зеленого миндаля, исписанный мелким убористым почерком.
— Переводы латинских цитат из предисловия, сделанные вашим покорным слугой. Вы сможете проверить их точность.
— Луи, — произнес Николя, — эти книги являются своего рода напутствием нашего друга. Следуйте его советам. Я сам всегда так поступаю и ни разу об этом не пожалел. Когда я впервые прибыл в Париж, он стал моим наставником, а в то время мне было всего на несколько лет больше, чем вам сейчас.
Все поднялись из-за стола. Прощание заняло порядочно времени. Семакгюс возвращался в Вожирар и взялся подвезти Луи; он пообещал высадить мальчика на улице Бак, непосредственно возле дома его матери. Давая сыну последние наставления, Николя особенно настаивал, чтобы тот писал ему каждую неделю — хотя бы пару слов. Потом он открыл объятия, и Луи бросился ему на шею. Николя растрогался, и на мгновение ему показалось, что он вернулся во времена своего детства, но, к великому удивлению, маркиз де Ранрей явился к нему в облике своего внука.
Гости разъехались, и Николя, преисполненный светлой грусти, отправился к себе. Обычно дорога, именуемая жизнью, плутала среди нагромождения случайностей, а судьба никогда не упускала случай нанести удар дважды. В этот раз все было по-иному: его затянувшаяся немилость совпала с дарованной ему наградой, и чаши весов фортуны уравновесились. Провидение неожиданно явило ему свою милость, позволив обрести Луи, и за это он был ему благодарен…
Как только Мушетта принялась фыркать ему в ухо, Николя проснулся и сразу вспомнил о сыне, для которого сегодня утром началась новая жизнь. Ему удалось придумать причину, почему он не сможет прийти проводить сына. На самом деле он опасался, что его появление вызовет бурю чувств не только у Луи, но и у Антуанетты. Он с трудом привыкал называть про себя Сатин этим именем, хотя, когда они впервые встретились, ее звали именно так. Дабы у сына была мать, достойная неожиданно открывшихся перед ним видов на будущее, она решила забыть прошлое, отвергнув его вместе с некогда взятым ею именем Сатин.
Осенний туман легкой дымкой окутывал прохожих и экипажи. Выйдя из дома на улицу Монмартр, Николя задумался: с чего начать запланированные на сегодня покупки? Помня, что в коллежах за счет заведения стирали только нижнее белье, а о верхней одежде пансионерам приходилось заботиться самим, он решил приобрести специальную эссенцию для выведения пятен. Эта эссенция, удалявшая грязь с любых, даже очень деликатных тканей, не портила цвет, не оставляла залысин и вдобавок обладала чудесным свойством уничтожать клопов и их яйца, равно как и моль, и прочих насекомых, охочих до шерстяных тканей. Сей бесценный состав он обнаружил в Версале, у лавочника с улицы Конти. Успех средства побудил лавочника начать торговать им в Париже, и теперь его можно было приобрести по адресу Гран Кур де Кенз Ван, в галантерейной лавке под вывеской «И-Грек». Николя знал, что каждая бутылочка обернута в инструкцию, которая научит сына пользоваться эссенцией.
Еще он намеревался зайти к госпоже Пелуаз, державшей напротив «Комеди-Франсэз» лавку, где торговали разноцветными подделками, имитировавшими драгоценные камни. Он хотел выбрать подходящий камень, чтобы выгравировать на нем инициалы сына и вставить его в печатку. У него даже мелькала мысль вырезать герб Ранреев, чтобы провести незримую нить от внука к деду, подчеркнув таким образом связь поколений, но внутренний голос усомнился, не навлечет ли такое украшение неприятности на юного Ле Флока. Николя потом долго задавался вопросом, почему его отец и он сам оказались в похожем положении, почему у них обоих внебрачные сыновья? Простое совпадение или роковое повторение, смысл которого от него ускользнул? Еще он рассчитывал пройтись по букинистам и отыскать несколько достойных книг, дабы
