было доброе, заспанное.
— Что нового, лейтенант? — спросил он, потягиваясь. — Все живы–здоровы?
— Все, — ответил Гасовский. — Явились по вашему приказанию.
— Так, так… — Полковник поднялся и застегнул китель. — Пусть войдут.
Они остановились у двери.
— Садитесь, в ногах правды нет, — сказал им полковник. — Должно, умаялись?
Вдоль стены тянулась длинная деревянная лавка. Нечаев, Белкин, Костя Арабаджи и Сеня–Сенечка уселись рядышком. Только Гасовский продолжал стоять.
— Докладывай, лейтенант.
— Есть кое–что новенькое, — Гасовский открыл планшет.
Доложив результаты ночной разведки, он шагнул к столу.
— Вот… — сказал он. — Последний приказ Антонеску. Требует взять Одессу в течение пяти суток.
— Ишь ты… — сказал полковник.
Водрузив на нос очки в простой оправе, он с минуту вглядывался в бумагу, которую передал ему Гасовский. а потом, зевнув, взял карандаш и размашисто написал на приказе румынского главнокомандующего: «Попробуй!..»
— Вот, возьми, — сказал он, возвращая бумагу Гасовскому. — Вернешь ему при случае.
И сразу стал серьезным, жестким. И Гасовский понял: настоящий разговор только начинается.
— У меня к вам просьба, разведчики, — сказал полковник, поднимаясь из–за стола. — Выручайте.
На этот раз он не приказывал, а просил. И оттого, что он по–отечески просил его выручить, тем самым признаваясь, что ему тоже не сладко, разведчики вскочили, вытянув руки по швам.
Полковник подошел к карте, висевшей в широком простенке между окнами.
— Буду с вами откровенен, — сказал он.
Положение на фронте в последние дни изменилось к худшему. В районе Гильдендорфа противник рвался к станции Сортировочная. На других участках были отмечены ночные атаки. А тут еще самолеты… Вот уже который день они сбрасывали на город сотни зажигательных бомб. Поэтому начались пожары. В Романовне, на Молдаванке…
Когда полковник назвал Молдаванку, Нечаев искоса глянул на Белкина. У того побледнели скулы.
До сих пор Нечаев и его друзья знали только то, что делается на их участке фронта. Что они видели перед собой? Несколько километров пыльной степи, изрезанной окопами и ходами сообщения… Казалось, будто на этих километрах и развертывается главное сражение. А сейчас они поняли, как огромна война.
— Мы, как вы знаете, вынуждены были отойти на несколько километров, — продолжал между тем полковник. — Вот здесь… — он описал рукой полукруг, — между Большим Аджалыкским и Аджалыкским лиманами. И румыны воспользовались. Они подвезли и установили в этом районе тяжелую батарею, — он ткнул пальцем в карту. — Где–то здесь она стоит, проклятая. И теперь они могут обстреливать не только город, но и порт. А в порту… Не мне вам говорить. Сами понимаете, сколько там сейчас кораблей. Порт имеет для нас жизненно важное значение. Ведь подкрепление идет с моря. Вся наша надежда — на корабли. А румыны лупят по кораблям. Пробовали ставить дымовые завесы — не помогает. Фок–и грот– мачты все равно торчат. А противнику лучших ориентиров и не надо.
Стало слышно, как тикают часы на столе.
— Батарея, как я уже сказал, где–то здесь… — повторил полковник. — К сожалению, мы ничего о ней не знаем. А мне вот так, — он провел рукой по горлу, — надо знать ее расположение. И я очень прошу… Знаю, что это не просто. Но мне эти данные нужны, понимаете? К среде…
Часы тикали все так же медленно.
— Понятно, — ответил за всех Гасовский и оглянулся на ребят, стоявших за его спиной.
— На вас вся надежда. — Полковник подошел к Гасовскому почти вплотную. — Получив эти данные, мы заставим батарею замолчать. Навсегда. А теперь идите отдыхайте…
Он махнул рукой, давая понять, что сказал все.
Они повернулись к двери.
Но та открылась, и вестовой шагнул вперед.
— Ну, что там еще? — недовольно спросил полковник.
— Писатели приехали, — подобравшись, ответил вестовой. — Вы им вчера назначили…
— Хорошо, сейчас выйду, — кивнул полковник и надел фуражку. — Пошли, разведчики…
Они вышли на крыльцо.
У крыльца толпились какие–то незнакомые люди со «шпалами» в петлицах. Стараясь казаться веселым, полковник улыбнулся им и, щурясь от яркого солнца, сказал:
— Что, на трамвае приехали? В Мадриде тоже приходилось ездить на фронт в трамваях. Милости прошу к нашему берегу. Но должен предупредить, что могу уделить вам не больше двадцати минут. Устраивает? Тогда договорились…
Гасовский незаметно дал знать своим ребятам, что им здесь делать нечего.
Глава четвертая
Вода была теплая, с каким–то металлическим привкусом. На этот раз старшина–скопидом расщедрился: «Пейте от пуза, приказано удовлетворить…» И они пили прямо из ведра, передавая его друг другу, а старшина стоял рядом и притворялся, будто не видит, как драгоценная влага течет у них по щекам, льется за воротники. Когда ведро опустело, старшина с тяжелым вздохом снова наполнил его до краев и передал Косте Арабаджи. В глазах этого немолодого человека с лицом, изборожденным длинными вертикальными морщинами, была обида. Старшина, как положено старшине, был мужик хозяйственный и не мог спокойно смотреть на такое «безобразие».
Тем не менее, когда и второе ведро опустело, а Костя Арабаджи утерся рукавом фланелевки, старшина самолично, прямо из бочки, налил ему полную флягу и заткнул ее пробкой. Точно так же он наполнил и остальные фляги, которые ему подставили. Берите, знайте его доброту.
— А эту? — Костя протянул старшине вторую флягу.
— Так она же лишняя, — спокойно ответил старшина. — Убери лапы.
Потом старшина выдал каждому сахар по норме, галеты и полный боекомплект. Каждый кусочек сахару, каждую галету он, казалось, отрывал от собственного сердца.
— Да ты не скупись, — сказал ему Костя Арабаджи. — Небось, не свое отсчитываешь.
— Казенное тоже не валяется. Казенное — значит народное, — пробормотал старшина.
— А ты, батя, часом не политрук? — вмешался Гасовский. — Нет? Тогда быть тебе политруком. Очень правильно рассуждаешь…
Патронами набили карманы. Гранаты и ножи подцепили к широким флотским ремням. Гасовский отстегнул кобуру, болтавшуюся у него почти возле колена, и сунул пистолет за пазуху — так вернее. Потом посмотрел на часы. Куда девалась его насмешливость? Ее как рукой сняло. Теперь Гасовский был сосредоточен и хмур.
Первым делом им предстояло преодолеть минные поля, свое и чужое. Но если в своем вились знакомые тропки–проходы, то на чужом, на котором стояли таблички, предупреждавшие об опасности, мины тем не менее были натыканы так густо, что, проползая между ними, ты не раз обливался холодным потом. Кто скажет, что это за бугорок? С виду — простая сурчина, а заденешь ее, и сразу шарахнет так, что костей не соберут.
Сотни противопехотных мин дремали под тонким слоем земли, ожидая своего часа.
Луны не было.
Сердце медленно отсчитывало секунду за секундой, пугаясь каждого шороха и собственного стука.
