Мещеряка за одного из них.
Обычно Мещеряк умел расположить людей к себе, а вот с Доброхотовым–старшим ему так и не удалось войти в контакт. Тикали часы на комоде, старик то уходил, то возвращался, окна темнели, а Мещеряк как уселся на стул, так и продолжал сидеть на нем. По сути, ему не удалось пи на сантиметр проникнуть в замкнутый и обособленный мир обитателей этой комнаты.
Но Мещеряк был терпелив, настойчив, и все–таки дождался возвращения обоих акробатов. Они вошли, сбросили куцые шинели, и Мещеряк увидел коренастых близнецов, которых невозможно было отличить друг от друга. Кто из них Семен, а кто Александр?
Он поднялся и заговорил о том, что приехал поблагодарить их. По поручению командования. Они оба награждены грамотами.
В комнате было уже совсем темно. Только в печурке шипели мокрые поленья, и по стенам прыгали отсветы красного огня. Акробаты молчали.
— Глухонемые они, — вмешался старик, заметивший замешательство Мещеряка. — Вы мне скажите, а я им передам…
Глухонемые? Мещеряк повторил старику слово в слово все то, что уже сказал братьям, и тот быстро–быстро задвигал пальцами обеих рук. И братья, поняв его, заулыбались, закивали…
Мещеряк надел шапку–ушанку. Вздохнул. Глухонемые акробаты еще могли узнать номера частей, в которых им приходилось выступать, но было сомнительно, что они еще и «расслышали» фамилии их командиров. А на карте, отобранной у Шредера, значились еще и фамилии. Выходит, ему здесь делать нечего.
— И давно они у вас?.. — спросил Мещеряк, пожимая руку старика.
— От рождения, — ответил старик.
Последнее не трудно было проверить. Мещеряк еще раз кивнул братьям и повернулся к двери.
Теперь оставалось еще наведаться к аккордеонисту Бабушкину.
Ивана Игнатьевича Бабушкина Мещеряк, однако, не застал.
— Загулял видно, — ответила Мещеряку соседка аккордеониста. — Вы его вряд ли дождетесь. Лучше зайдите утром.
— Но он завтра уезжает… — растерянно пробормотал Мещеряк.
— Ну, тогда вы его наверняка застанете, — женщина пожала рыхлыми плечами и захлопнула дверь.
Делать нечего, пришлось Мещеряку что называется не солоно хлебавши спуститься с пятого этажа. Было уже поздно, приближался комендантский час. Да и голод давал знать о себе.
Глава седьмая
— А как ваши успехи? — спросил Мещеряк, налегая на подогретые консервы.
Они снова сидели вчетвером на кухне генеральской квартиры. Было тепло и уютно.
— Малость погуляли, — ответил Нечаев.
Они с Игорем вышли из дому в одиннадцатом часу, свернули направо в Оружейный переулок, миновали баню (вот бы попариться с веничком!) и очутились на площади Маяковского. Было холодно, промозгло, и они решили спуститься в метро. Нечаев не предполагал, что там такая красотища. Мрамор, гранит… Станция «Маяковская» ему особенно понравилась. Высокая, легкая, со стальными сводами… И станция «Красные ворота» тоже хороша: красные и белые плиты под ногами, белые ниши в красных стенах… Кстати, почему она так называется? Наверх они не поднялись, а там, наверно, и стоят эти самые ворота…
— А вот и нет, — вмешался Игорек.
В огромном многокилометровом бомбоубежище, каким стало в последние тревожные месяцы московское метро, сложился, как заметил Нечаев, свой суровый быт. Кстати, в метро о пи переждали и воздушную тревогу, когда уже возвращались домой… На станции «Арбатская» Нечаев на какой–то служебной двери приметил табличку «Для рожениц». На станции «Курская» работает филиал публичной Исторической библиотеки. Разумеется, не днем, а когда прекращается движение поездов… А еще поразило Нечаева то, что на подземных станциях многое напоминало об их беспокойной ночной жизни. Они видели топчаны, сложенные штабелями, видели куцые детские матрасики и деревянные настилы, чтобы сойти с платформ в тоннели. Движение поездов прекращается в восемнадцать ноль–ноль, и станции принимают ночлежников. Из метро они с Игорем выбрались на площади Революции.
— А краски вы достали? — спросил Мещеряк.
— Ага, в Столешниковом, — к явному удовольствию Мещеряка, отметившего про себя, что мальчишка перестал глядеть волком, ответил Игорек. — В том самом магазине, о котором вы нам говорили…
— Вот видишь… — Мещеряк откинулся, запыхтел толстой цигаркой. — Все идет как надо.
— Стало быть, вы…
— Нет, — Мещеряк перебил Нечаева. — Не в том смысле.
— А мы знаете кого видели? — Лицо Игорька приняло загадочное выражение. — Не отгадаете…
— Первопечатника Ивана Федорова?..
— Вы про памятник? Не–ет… Самохина, вот кого. Нашего Самохина.
— Артиллериста, что ли?..
Слава наводчика Тимофея Самохина была громкой, его знала вся армия. Самохип был сибиряком, из тех таежных охотников, про которых говорят, что они запросто попадают белке в глаз. За три месяца, проведенных на фронте, зенитчик Тимофей Самохин сбил четыре немецких стервятника.
— Где же вы его встретили? — спросил Мещеряк, уверенный в том, что Самохин приехал в Москву за вторым орденом, которым его на днях наградили.
— Да в том самом магазине… — с досадой пояснил Игорек. И непонятливый же этот капитан– лейтенант!.. — Только мы не его встретили, мы его портрет увидели. Он выставлен. Портрет работы Виталия Галактионовича…
— Кубова, — подтвердил Нечаев.
Мещеряк почувствовал, как от его лица отхлынула кровь.
— Да не тарахтите вы так… Давайте по порядку, — взмолился он, — Рассказывай ты, Игорек…
— Пусть лучше он… — Игорек покосился на Нечаева. Уж не обиделся ли он? Тем более, что и рассказывать–то почти нечего. Ну, зашли в комиссионный. Ну, увидали портрет… И чего это капитан– лейтенант так кипятится?
Между тем волнение Мещеряка передалось уже и Нечаеву. Он приступил к рассказу, дав себе слово ничего не упустить… Незначительные подробности? Кто знает, быть может, они–то и заинтересуют Мещеряка больше всего.
Комиссионный в Столешниковом они нашли быстро. Магазин только недавно открылся. Чего там только нет!.. И шубы, и сервизы, и статуэтки… А народу — тьма. Толпятся возле прилавков, высматривают… Игорек растолковал продавцу, какие краски ему нужны, и тот выложил их на прилавок. Отличные, видать, краски. В жестяной коробочке. И колонковые кисточки. Пришлось отвалить за все это добро две тридцатки. Деньги у Нечаева были.
А вот бумаги в магазине не оказалось. По словам продавца, настоящий ватман теперь на вес золота. Зато он предложил им альбом для рисования. Игорек перелистал его и заявил, что подойдет… Бумага в нем плотная, пористая. Александрийская, кажется. Если только Нечаев не забыл.
В магазине горело электричество. У Нечаева было такое чувство, словно он попал в музей. Или в Воронцовский дворец… Они уже отошли от прилавка, когда увидели… «Смотрите, наш Самохин», — произнес Игорек. И точно: Самохин глядел с портрета, как живой… Портрет этот был в другом отделе, напротив. При них его стал рассматривать какой–то иностранец с трубкой. Почему иностранец? Одет не по–нашему и говорит с акцентом, мало этих иностранцев Нечаев повидал в Одессе!.. Иностранец интересовался работами Кубова…
