мужчину. Так стоило ли пытаться разубедить ее в этом?
И Мещеряк, вздохнув «со значением», начал изображать влюбленного, который уже ничего не замечает вокруг… Изображать? По совести, та легкая игра, в которую он позволил втянуть себя, была ему приятна. Хотелось, чтобы эта женщина была рядом, хотелось почувствовать прикосновение ее руки…
Что из того, что все это было ему знакомо? Что из того, что у него в сердце другая? Он был ведь только тридцатилетним…
Но тут первая встреча с другой женщиной, которую он продолжал любить, встреча, оставившая по себе самое яркое ощущение счастья, снова взяла его в полон… Тогда было бабье лето. Они шли вдвоем по заглохшему саду, шелковисто шелестевшему над головой, шли сквозь лебеду и курослеп, но разбирая дороги, и все слова, которые они произносили тогда, приобретали вдруг особую значительность. А потом они становились, она потянулась к нему, и он тесно, близко обнял ее, чувствуя, как в него входит звучная тишина дикого сада, входит небо… Как это было непохоже на то, что он чувствовал теперь!..
И его стал раздражать яркий, крикливый блеск глаз этой замужней женщины, которая сидела возле него на диване. И голос ее стал ему неприятен. Самые чистые слова Титова умудрялась произносить с такими ужимками, что они становились пошлыми.
Тем не менее он заставил себя сказать, что охотно проводит ее. Она ведь трусиха, не так ли?
— Ужасная, — Титова одарила его улыбкой.
— Я скоро вернусь, — сказал он Анне Сергеевне, когда Титова поднялась и стала прощаться.
— Хорошо, я вам постелю в столовой, — сказала Анна Сергеевна. — А как ваш товарищ?
— Не знаю, — он пожал плечами.
— Можете переночевать у меня, — неожиданно предложил подполковник Белых. — Вместе со своим товарищем. Впрочем, я не настаиваю.
В его голосе было столько нерешительности и ожидания, что Мещеряк заколебался. Он понимал, что подполковнику сейчас невыносимо одиночество. Когда человеку трудно, он ищет людей… Но Мещеряк не имел права протянуть ему руку помощи. Не для того он был здесь, чтобы утешать. Жалеть и утешать — не его специальность.
— Право не знаю… — Мещеряк посмотрел на Анну Сергеевну.
— Предоставляю вам право выбора, — ответила она сухо. С ее лица сошла приветливость, и оно было холодным, надменным. Она дала попять, что не станет упрашивать.
Но тут вмешался Локтев.
— Капитан останется у нас, — сказал он. — Аннушка, посвети, пожалуйста…
Гости уже одевались. Анна Сергеевна, которая вынесла лампу в переднюю, держала ее высоко над головой, и Мещеряк не видел ее лица. Обиделась? Притворяется, будто приревновала его к Титовой?.. Неуклюжее притворство. Он отвернулся, подал Титовой пальто, а потом надел шинель.
Вышел он последним.
Луна куда–то скрылась, и над поселком было дряблое небо без синевы, без света. Сыро шумел ветер.
— Нам направо, — сказал Мезенцев, бережно поддерживая жену под локоть. Он, казалось, ждал разрешения уйти.
— В таком случае спокойной ночи, — произнес Мещеряк с нарочитой веселостью. — Как говорят у нас в Одессе: извините за компанию.
Мезенцевы ему понравились.
— И мне направо, — глухо произнес подполковник Белых. — Честь имею…
Мещеряк остался с Титовой.
Они медленно перешли через дорогу. Поселок спал. Голос Титовой тоже был ночным, загадочным.
— Калитка чуть дальше…
Он не ответил. Ему передалось ее беспокойство. Он еще ни в чем не был уверен. Догадка, мелькнувшая у него днем, все еще ждала своего подтверждения. Кто мог знать, увенчается ли поиск успехом? Хоть бы Нечаев скорее вернулся. А до тех пор он, Мещеряк, должен идти другом путем.
Титова толкнула калитку. К дому, стоявшему посреди усадьбы, вела узкая тропка. Титова повела Мещеряка к боковому крыльцу, которое прилепилось к веранде.
На дверях висел черный замок. Титова открыла его ключом. Предупредила:
— Осторожно, сейчас я найду свечу…
Пламя свечи было немощным, белым. Мещеряк огляделся. Ключ от замка Титова положила на стол.
— У вас совсем новый ключ, — сказал Мещеряк. — Вы что, старый потеряли?
— Нет, старый я отдала жильцам, у нас одинаковые замки, — ответила она. — А этот пришлось сделать.
— Где? Мне тоже надо заказать…
— На заводе, конечно, — она удивилась его вопросу. — Я ведь работаю. В инструментальном цехе.
— И вы можете попросить, чтобы мне…
— Зачем? — она перебила его. — Я вам сама сделаю. Я ведь работаю слесарем.
— Вы?
— У меня шестой разряд, — ответила она с вызовом и кокетливо улыбнулась. — Но это, как видите, не мешает мне оставаться слабой, беззащитной женщиной.
Пламя стеариновой свечи мягко освещало комнату, в которую Титовой каким–то чудом удалось втиснуть громоздкий буфет, два платяных шкафа, диван, трюмо и никелированную кровать с шишечками. На буфете — мал мала меньше — стояли фарфоровые слоники, на стенах висели фотографии в кокетливых рамочках. Взгляд Мещеряка скользнул по слоникам, по вышитым салфеточкам и остановился на коврике, который был прибит над кроватью. Там висел фотоаппарат в кожаном чехле.
— У меня такой беспорядок… — пропела Титова и, схватив платье, висевшее на спинке стула, запихнула его в шкаф. — Хотите наливочки?
Он не ответил. Его раздражала ее болтовня. На кой черт ему наливочка? Другое дело этот фотоаппарат…
— Вы занимаетесь фотографией? Я не подозревал, что у вас столько талантов…
— Что вы!.. — Титова замахала пухлыми ручками. — Это мой муж хотел… Он купил аппарат перед самой войной, мы собирались на курорт, в Сочи. Вы бывали в Сочи?..
— Бывал… Можно его посмотреть?
— Пожалуйста. А я тем временем наливку достану. Она в буфете.
Мещеряк снял аппарат со стены. Судя по номеру, это был ФЭД второго выпуска. На ладонь выпала пустая кассета.
Титова сказала правду. Этим аппаратом еще не пользовались.
А на столе уже стоял графин с наливкой. Рюмки Титова протерла полотенцем.
Повесив ФЭД на место, Мещеряк присел к столу. Спросил:
— За что мы выпьем?
— За наше знакомство, — ответила Титова, поднимая рюмку.
Стекло зазвенело жалобно, тоскливо. Зато наливочка оказалась отличной.
Выпив, Мещеряк поставил рюмку на стол и попросил разрешения закурить.
Ключ, которым Титова открыла висячий замок, все еще лежал на краю стола, возле подсвечника. Мещеряку почему–то снова захотелось взять его в руки.
— Да оставьте вы его… — капризно сказала Титова. — Лучше расскажите что–нибудь…
— Любуюсь вашим искусством, — сказал Мещеряк.
— Тогда возьмите его себе, — играя глазками, сказала Титова. — На память. У меня есть еще один.
Надо было быть круглым идиотом, чтобы не понять намека. Она предлагала ему воспользоваться этим ключом. Но Мещеряк притворился непонятливым.
— Красивая работа, — сказал он. — Люблю красивую работу.
