голубое, в белых облаках, как свернувшееся молоко, и время от времени показывалась ущербная луна. Да, определенно, это жимолость, и унавоженные садовые грядки, и влажная листва, словно проходишь зимой мимо открытой двери цветочного магазина. На душе стало как-то странно, чудно и тепло, точно рядом, на мостике, стояла девочка, точно Делл была подле него и волосы ее пахли какими-то духами. Чудно, как пахнут у брюнеток волосы. Он взял бинокль, но на горизонте ничего нельзя было разглядеть, только скученные облака ползли на запад в слабом лунном сиянии. Он заметил, что сошел с курса, хорошо еще, что помощник не вышел в эту минуту поглядеть на кильватерную струю. Он лег обратно к ВСВ 1/2 к В. Сменившись и завалясь на койку, он долго лежал с открытыми глазами, думал о Делл. Господи, как бы ему хотелось иметь деньги и хорошую должность и постоянную девочку вместо этих сволочных шлюх в каждом порту. Вернуться в Норфолк, осесть, жениться – вот что надо сделать.
Назавтра в полдень они увидели серую сахарную голову Пико в кольце белых облаков и на севере – Фаял, голубой и неровный. Они прошли между двумя островами. Море стало очень синим; оно пахло предместьями Вашингтона, когда цветут жимолость и лавровое дерево. Сине-зеленые, желто-зеленые обработанные поля укрывали крутые холмы старомодным лоскутным одеялом. Ночью на востоке открылось еще несколько островов.
Пять дней сильной качки, и они вошли в Гибралтарский пролив. Восемь дней их отчаянно трепало по волнам, поливало холодным мелким дождем, и они оказались у египетского побережья и в теплое солнечное утро самым малым ходом вошли в Александрийский порт; желтое марево впереди обратилось в мачты, верфи, дома, пальмы. Улицы пахли помойным ведром, они пили арак в барах, в которых хозяйничали греки, побывавшие в Америке, и заплатили каждый по доллару, чтобы поглядеть, как в задней комнате три голые еврейского вида девушки танцуют танец живота. В Александрии они впервые увидели замаскированные военные корабли, три британских легких крейсера, полосатых, как зебры, и транспорт, весь покрытый голубыми и зелеными пятнами. Когда они их увидели, все вахтенные выстроились вдоль поручней и хохотали так, что чуть не лопнули.
Взяв месяц спустя расчет в Нью-Йорке, он с приятным чувством пошел к миссис Ольсен и вернул ей долг. У нее уже жил другой юнец, светловолосый швед, не говоривший ни слова по-английски, так что она отнеслась к Джо довольно невнимательно. Он потолкался несколько минут по кухне, и спросил ее, как дела, и рассказал ей про ребят на «Монтане», потом пошел на Пенсильванский вокзал узнать, когда отходит поезд в Вашингтон. Половину ночи он продремал в сидячем вагоне для курящих, думая о Джорджтауне, и как он мальчишкой учился в школе, и о ребятах в бильярдной на Четвертой улице, и как он катался по реке с Алеком и Джейни.
Когда он вышел на вокзал, в Вашингтоне было яркое, солнечное зимнее утро. Он все никак не мог заставить себя отправиться к родным в Джорджтаун. Он побродил по вокзалу, побрился, почистил ботинки, выпил чашку кофе, прочел «Вашингтон пост», сосчитал деньги; все еще оставалось больше полусотни – целое состояние для такого парня, как он. Потом он решил повидать сначала Джейни, он будет поджидать ее и, может, поймает у выхода из того учреждения, где она служит. Он обогнул парк Капитолия и до Пенсильвания-авеню прошел к Белому дому. На авеню стоял все тот же вербовочный киоск, в котором он завербовался в военный флот. Ему стало как-то не по себе. Он пошел на площадь Лафайета и сел на зимнем солнышке, глядел на играющих разодетых ребятишек и нянек, на жирных скворцов, прыгающих по траве, на памятник Эндрю Джексону, покуда не пришло время идти за Джейни. У него так сильно билось сердце, что он почти ничего не различал. Было уже, наверно, позднее, чем он думал, потому что среди барышень, выходивших из лифта, Джейни не оказалось; он целый час простоял в вестибюле Риггс-билдинг, покуда к нему не подошел какой-то паршивый шпик и спросил, какого черта он тут околачивается.
Так что в конце концов Джо все-таки пришлось поехать в Джорджтаун узнавать, где Джейни. Мать была дома, и сестренки тоже, и все наперебой стали рассказывать, что собираются отремонтировать дом на десять тысяч страховой премии, полученной после смерти отца, и хорошо бы ему поехать на кладбище посмотреть могилу, но Джо сказал «чего ради» и поторопился уйти. Они засыпали его вопросами, расспрашивали, как ему живется, и он не знал, что им к черту отвечать. Они дали ему адрес Джейни, но не знали, в котором часу она уходит из своей конторы. Он зашел в театр Беласко и купил билеты и опять пошел в Риггс-билдинг. Он столкнулся с Джейни, когда она выходила из лифта. Она была нарядно одета, и подбородок был вздернут как-то по-новому, независимо и задорно. Он был так рад встрече, что даже испугался, как бы не разреветься. И голос у нее стал другой. Она говорила быстро и отрывисто и каким-то вызывающим тоном, какого у нее никогда раньше не было. Он повел ее обедать и в театр, и она ему рассказала, как ей замечательно служится у Дрейфуса и Кэрола и с какими интересными людьми она встречается. В ее присутствии он чувствовал себя жалким бродягой.
Потом он довел ее до дому – она жила вместе с приятельницей – и поехал в трамвае на вокзал. Он сел в вагон для курящих и закурил сигару. На душе было мерзко. На другой день он отыскал в Нью-Йорке одного знакомого парня, и они вместе выпили и подцепили каких-то баб, и еще через день он сидел на скамейке в Юнион-сквер с головной болью и без гроша в кармане. Он нашел корешки билетов в театр Беласко, куда водил Джейни, и аккуратно уложил их вместе с прочими мелочами в сигарную коробку.
Следующий корабль, на который он нанялся, была «Северная звезда», идущая в Сен-Назер с грузом консервов; все знали, что это вовсе не консервы, а боеприпасы, и команде была обещана премия за прохождение опасной зоны. «Северная звезда» была плавучим гробом; раньше она перевозила руду на Великих озерах и текла так, что чуть не все время приходилось выкачивать воду, но Джо нравились ребята, и харчи были замечательные, и Старик, капитан Перри, был чудеснейший старый морской волк. Он несколько лет прожил на суше в Атлантик-Хайлендс, но снова нанялся на корабль, соблазнившись большим жалованьем: он копил деньги на приданое дочери, страховую премию она, во всяком случае, получит, говорил он помощнику, хрипло посмеиваясь; Джо слышал этот разговор. Плавание было легкое, попутный ветер дул все время, покуда они не вошли в Бискайский залив. Когда они увидели низкое и песчаное французское побережье у устья Луары, было очень холодно и Море было совершенно спокойно.
Они подняли флаг, сообщили имя корабля, и радио работало без перерыва, и они, надо сказать, здорово переволновались из-за мин, пока не подошел французский патрульный катер, который ввел их в реку по извилистому каналу между минными полями.
Увидев в дымном сумраке шпили, и длинные ряды серых домов, и невысокие скученные трубы Сен- Назера, ребята принялись хлопать друг друга по спине и заговорили о том, как они сегодня вечером надерутся.
На самом же деле они бросили якорь посредине реки, и капитан Перри и первый помощник съехали на берег в шлюпке, и их поставили в док только через два дня, так как в порту не было места. Когда ребята сошли на берег поглядеть на мамзелей и на vin rouge,[17] им пришлось при выходе из порта предъявить паспорта краснолицему стражу в синем с красной обшивкой мундире и с черными закрученными усищами. Блэки Флэннеген уже присел на корточки за его спиной, и кто-то уже собирался как следует влепить ему, как вдруг старший механик закричал им с той стороны улицы:
– Да бросьте вы! Вы что, не видите, это же французский фараон! Хотите, чтобы вас забрали тут же, в порту?
Джо и Флэннеген отделились от прочих ребят и пошли поглядеть город. Улицы были вымощены булыжником, страшно короткие и смешные, и старухи все были в белых кружевных чепцах, и все кругом, казалось, вот-вот развалится. Даже собаки были какие-то особенные, лягушечьи собаки. Они добрались до трактира с вывеской «Американский бар», но он ничуть не походил ни на один бар, который им случалось видеть в Штатах. Для начала они взяли бутылку коньяку. Флэннеген сказал, что город похож на Хобокен, а Джо сказал, что он, скорее, похож на Вильфранш – он был там, когда служил в военном флоте. Американские доллары куда угодно заведут, если не давать себя околпачивать.
В трактир зашел еще один американец, и они разговорились, и он рассказал, что плавал на «Освего» и что в них пустили торпеду в самом устье Луары. Они угостили его коньяком, и он рассказал, как это было: подводная лодка начисто разнесла бедный старый «Освего», когда дым рассеялся, он сложился вдвое, точно перочинный ножик. По этому поводу они выпили еще бутылку коньяку, а потом тот парень повел их в один знакомый дом, и там были еще ребята из их команды, и все пили пиво и танцевали с барышнями.
Джо славно провел время, парлевукая с одной барышней; он показывал на какой-нибудь предмет, и она ему говорила, как это называется по-французски, но вдруг каким-то образом началась драка, и появились
