Он был горбун, внук пастора-конгрегационалиста, родился в 1886-м в Блумфилде, Нью-Джерси; там он кончил начальную школу и среднюю школу.
Семнадцати лет от роду он поступил на службу секретарем к одному морристаунскому дельцу.
Он учился в Колумбии, работая на фабрике валиков для пианол в Ньюарке, работая корректором, настройщиком роялей, аккомпаниатором в школе пения при Карнеги-холле.
В Колумбийском университете он слушал лекции Джона Дьюи,[37]
получил заграничную поездку, давшую ему возможность посетить Англию, Париж, Рим, Берлин, Копенгаген,
написал книгу о школах Гэри.[38]
В Европе он слушал музыку, очень много Вагнера и Скрябина,
и купил себе черную пелерину.
Этот маленький человечек, похожий на воробья, крошечный, уродливый кусочек мяса в черной пелерине, хилый и вечно больной, положил камешек в свою пращу и угодил Голиафу прямо в лоб.
Наполовину музыкант, наполовину педагог-теоретик (слабое здоровье, и нищета, и физическое уродство, и нелады с родными не испортили Рэндолфу Борну радости жизни: он был счастливый человек, любил «Мейстерзингеров»[39] и играл Баха своими длинными руками, так легко обнимавшими клавиатуру, и любил красивых женщин и хороший стол и вечерние беседы. Когда он умирал от воспаления легких, один приятель сбил ему гоголь-моголь. Погляди на эту желтизну, как она хороша, твердил он, в то время как жизнь его таяла в горячке и лихорадке. Он был счастливый человек). С лихорадочным интересом Борн набросился на идеи, модные в ту пору в университете, и выудил из напыщенной путаницы учения Джона Дьюи розовые очки, сквозь которые он ясно и отчетливо увидел
сияющий Капитолий реформированной демократии,
Вильсонову Новую свободу;
но он был слишком хороший математик; он должен был сначала решить уравнения;
с тем результатом,
что в сумасшедшую весну 1917 он начал терять популярность в «Новой республике», где он зарабатывал кусок хлеба с маслом;
Вместо
Вместо
Он ушел из
Либералы ринулись в Вашингтон; кое-кто из друзей уговаривал его влезть в шарабан школьного учителя Вильсона; приятно было воевать, сидя на вращающихся креслах в бюро мистера Крила в Вашингтоне.
На него рисовали карикатуры, за ним следили разведка и контрразведка; во время прогулки с двумя знакомыми девушками в Вудс-Холе он был арестован, в Коннектикуте у него украли чемодан с рукописями и письмами. («Насилие вплоть до последних пределов!» – гремел школьный учитель Вильсон.)
Он не дожил, не увидел ни грандиозного цирка Версальского мира, ни вопиющей посредственности Пустозвона из Огайо.
Через шесть месяцев после перемирия он умер, замышляя труд об основах грядущего американского радикализма.
Если это правда, что у человека есть дух,
то дух Борна остался на земле,
крошечный, уродливый, бесстрашный дух в черной пелерине, он семенит по грязным, старым улицам, сложенным из кирпича и песчаника, кое-где еще уцелевшим в нижнем Нью-Йорке, и кричит пронзительно, беззвучно хихикая:
Новости дня XXIII
завтра в полдень в Бренч-парке (Ньюарк, штат Нью-Джерси) будет производиться съемка улыбок патриотического Эссекского округа. Под музыку духовых оркестров, которые будут исполнять военные марши и песни, бодро продефилируют неисчислимые толпы. Матери национальных героев, жены, из коих многие принесут своих младенцев, родившихся после отправки их отцов на фронт, примут участие в живописной демонстрации Эссекского округа; родные и друзья героев, несущих миру весть Свободы, пройдут мимо целой батареи фотокамер и пошлют героям свои улыбки согласно пункту 7-му программы кампании «Посылайте улыбки за океан». Собравшиеся начнут улыбаться в 2.30
тяжело было смотреть как ежевечерне с наступлением сумерек все население покидало город и уходило до зари в поля. Старухи и малые дети, калеки на тележках и в тачках, мужчины, несущие на стульях слабых и дряхлых стариков
причина волнений – требование восьмичасового рабочего дня, выставленное докерами
Эвелин Хэтчинс
Малютка Эвелин, и Арджет, и Лайд, и Гого жили в верхнем этаже желтого кирпичного дома на Норт-шор-драйв. Арджет и Лайд были сестры малютки Эвелин. Гого был ее малютка братик, он был еще меньше малютки Эвелин; у него были такие хорошенькие голубые глазки, а вот у мисс Матильды были препротивные голубые глаза. Во втором этаже помещался кабинет доктора Хэтчинса, там Твойотец занимался, ему нельзя было мешать, и комната мамули, там она все утро сидела в светло-голубом капоте перед мольбертом. В нижнем этаже помещались гостиная и столовая, там принимали прихожан, и маленьким детям запрещалось шуметь, а в обеденное время пахло вкусными кушаньями, и звякали ножи и вилки, и звучали веселые голоса гостей и раскатистый, страшный голос Твойотца, и, когда Твойотец начинал говорить, голоса гостей стихали. Твойотец был доктор Хэтчинс, а Отченаш был на небеси. Когда Твойотец подходил вечером к кровати послушать, хорошо ли малютки читают молитву, Эвелин от страха закрывала глаза. Только юркнув в кровать, и съежившись, и натянув одеяло на нос, она чувствовала себя уютно.
Джордж был дуся, хотя Аделаида и Маргарет вечно дразнили его и говорили, что он их помощник, как мистер Блессингтон – помощник папы. Джордж всегда заболевал первый, а вслед за ним и остальные малютки. Это было прямо замечательно, когда они все сразу заболели корью и свинкой. Они лежали в кровати, и им приносили гиацинты в горшках и морских свинок, и мамуля приходила к ним наверх и читала «Книгу джунглей», и Твойотец тоже приходил наверх и складывал из бумаги смешных птичек, раскрывавших клюв, и рассказывал сказки, которые тут же выдумывал, и мамуля говорила, что он молился за вас, дети, в церкви, и они были ужасно горды и чувствовали себя взрослыми.
Когда они выздоровели и уже играли в детской, Джордж опять заболел воспалением легких, потому что
