медными духовыми инструментами оркестра на хорах, – все казалось ему в этот вечер особенно мерзким.
В стриженых садиках Кембриджа цвели тюльпаны, время от времени дуновение ветра приносило запах лилий, У Дика зудило под платьем все тело; ноги не слушались, но он все ходил и ходил вокруг желтых стандартных домов и зеленых газонов, к которым так хорошо успел приглядеться. Кровь так быстро и так жарко пульсировала в жилах, что, казалось, остановиться невозможно. Либо он вырвется из Кембриджа, либо сойдет с ума. Когда он ровно в восемь медленно поднимался по лестнице клуба, Уиглсуорса, разумеется, еще не было. Дик поднялся выше, в библиотеку, и взял какую-то книгу, но так нервничал, что не мог даже прочесть название. Он опять спустился вниз и стал ждать в вестибюле. Студент, работавший рядом с ним в 1-й физической лаборатории, подошел к нему и заговорил о чем-то, но Дик с трудом выдавил из себя ответ. Студент удивленно взглянул на него и отошел. Было двадцать минут девятого. «Ну конечно, он не придет, будь он проклят, глупо даже было думать, что он придет, станет этот напыщенный сноб Уиглсуорс ходить на свидание с таким, как ты!»
Фредди Уиглсуорс стоял перед ним, засунув руки в Карманы.
– Ну-с, пошли, – сказал он.
С ним был еще кто-то, мечтательного вида юноша с пушистыми золотыми волосами и очень бледными голубыми глазами. Дик не мог отвести от него глаз, до того он был красив.
– Это Блейк, мой младший брат… Вы на одном курсе.
Блейк Уиглсуорс едва взглянул на Дика, когда они обменивались рукопожатием, но рот его скривился в улыбку. Когда они шли по университетскому двору ранними летними сумерками, студенты лежали на подоконниках и орали «Рейнхарт, о Рейнхарт!», и птицы чирикали в вязах, и с Массачусетс-авеню доносился скрежет трамвайных колес; но в комнате с низким потолком, освещенной свечами, царила мертвая тишина, и обшарпанный маленький человечек читал вслух рассказ Киплинга «Человек, который хотел быть королем». Все сидели на полу и внимательно слушали. Дик решил стать писателем.
На второй год Дик и Блейк Уиглсуорс стали закадычными друзьями. Дик снимал комнату в Риджли, и Блейк дневал и ночевал у него. Дик внезапно почувствовал, что он любит университет, недели пролетали для него незаметно. Истекшей зимой «Адвокат» и «Ежемесячник» напечатали каждый по одному его стихотворению; он и Нед, как он окрестил Блейка Уиглсуорса, пили после обеда чай и беседовали о книгах и поэтах и зажигали в комнате свечи. В столовке они почти никогда больше не обедали, хотя Дик был там абонирован. У Дика не осталось ни гроша на мелкие расходы после того, как он заплатил за стол и право учения и комнату в Риджли, но Нед получал от родителей сравнительно большие деньги, которых хватало на двоих. Уиглсуорсы были состоятельные люди, по воскресеньям они приглашали Дика к себе в Нахант обедать. Отец Неда был когда-то художественным критиком и носил седую вандейковскую бородку; в гостиной у них был итальянский мраморный камин, над которым висела картина, изображавшая Мадонну с двумя ангелами и лилиями; Уиглсуорсы утверждали, что это – Боттичелли, хотя Б. Б. – по злому умыслу, как объяснял мистер Уиглсуорс, – настаивал на том, что это Боттичини.
Субботними вечерами Дик и Нед отправлялись в Бостон и обедали у «Торндайка» и чуточку пьянели от искристого итальянского вина. После обеда они шли в театр или в варьете.
Следующим летом Хайрам Хелси Купер агитировал за Вильсона. Несмотря на иронические письма Неда, Дик до самозабвения увлекся «Новой свободой»[23] –
В день выборов Дик так волновался, что пропустил все лекции. После обеда он и Нед пошли погулять по Норт-Энду и дошли до верфи. Был промозглый, серый день. Они обсуждали свой план, которым никогда ни с кем не делились: по окончании занятий они решили раздобыть ялик или кеч и добраться вдоль побережья до Флориды и вест-индских островов, а потом выйти Панамским каналом в Тихий океан. Нед купил учебник навигации и зубрил его. Он сердился на Дика за то, что тот не склонен был разговаривать о мореплавании, а все гадал вслух, за кого будет голосовать такой-то штат, а за кого – такой-то. Они мрачно пошли ужинать в «Венецию»; ресторан был битком набит, и они ели холодные scalopini[24] и спагетти; подавали отвратительно. Не успели они выпить fiasco белого орвието, как Нед заказал еще одну; они вышли из ресторана преувеличенно твердой походкой, слегка прислонившись друг к другу. Бестелесные лица проносились мимо них в розовато-золотых сумерках Ганновер-стрит. Внезапно они очутились на краю площади в толпе, которая читала бюллетень выборов, висевший на здании «Бостон геральд».
– Кто победил? Бей его… Да здравствуют наши! – орал Нед, не переставая.
– Вы что, не знаете, что сегодня выборы? – сквозь зубы сказал за их спиной кто-то, не разжимая рта.
– Белиберда, – заблеял ему Нед прямо в лицо.
Дику пришлось утащить его в боковую аллею, чтобы избежать драки.
– Нас непременно посадят, если ты не прекратишь, – тревожно шепнул ему Дик. – И кроме того, я хочу дождаться результатов. Может быть, Вильсон победит.
– Пойдем к «Франку Локку», выпьем.
Дику хотелось остаться и дождаться результатов; он волновался и не хотел больше пить.
– Это значит, что мы не будем воевать.
– Лучше пускай война, – сказал Нед, еле ворочая языком. – Будет забавно… Все равно, война не война, выпьем еще по маленькой.
Буфетчик у «Франка Локка» отказался подавать им, хотя раньше они часто там пили, и они поплелись, обескураженные, по Вашингтон-стрит в другой кабак, как вдруг мимо них промчался газетчик с экстренным выпуском, в котором четырехдюймовыми буквами было напечатано: «ХЬЮЗ ВЫБРАН».[25]
– Ура! – завопил Нед.
Дик заткнул ему рот ладонью, и они стали возиться посредине улицы; вокруг них собралась враждебно настроенная толпа. Дик слышал глухие неприязненные голоса:
– Студенты… Из Гарварда…
У Дика свалилась шляпа. Нед выпустил Дика, чтобы дать ему возможность поднять ее. К ним, расталкивая толпу, приближался фараон. Они встали и ушли трезвой походкой, с раскрасневшимися лицами.
– Все это белиберда, – сказал Нед задыхаясь.
Они пошли по направлению к площади Сколлей. Дик был взбешен.
Толпа на площади Сколлей ему тоже не понравилась, и ему захотелось домой, в Кембридж, но Нед затеял разговор с каким-то подозрительным субъектом и матросом, еле стоявшим на ногах.
– Знаешь что, Чеб, поведем-ка их к мамаше Блай, – сказал подозрительный субъект, толкая матроса локтем в бок.
– Только тихо, братец, только тихо… – бормотал матрос.
– Куда угодно, только чтоб не видеть этой белиберды! – заорал Нед пошатываясь.
– Слушай, Нед, ты пьян, идем в Кембридж! – отчаянно завопил ему Дик в самое ухо, хватая его за рукав. – Они тебя напоят и ограбят.
– Кто меня напоит, я и так пьян… Белиберда! – заржал Нед и, стащив с матроса белую шапочку, надел