преступным. Нынче время военное, и все мы должны исполнять наш долг, а такие люди, как вы, только поддерживают в немцах решимость воевать, такие люди, как вы и русские.
Начальник Сполдинга имел чин капитана и носил шпоры на ослепительно начищенных крагах; это был строгий на вид молодой человек с тонким профилем. Он подошел к Дику, приблизил свое лицо к его лицу и заорал:
– Что бы вы сделали, если бы два гунна напали на вашу сестру? Вы бы дрались с ними или нет?… Или вы жалкий, трусливый пес?
Дик пытался объяснить, что он жаждет вновь заняться тем делом, которым занимался до сих пор, что он хочет пойти на фронт с Красным Крестом и желает изложить свою точку зрения. Капитан шагал взад и вперед, бранясь и крича, что всякий, кто после объявления войны президентом продолжает быть пацифистом, есть преступник или, что еще хуже, дегенерат, и что американский экспедиционный корпус не нуждается в подобных типах, и он позаботится, чтобы Дика отправили в Штаты и запретили возвращаться в Европу в каком бы то ни было качестве.
– АЭК – не место для трусов!
Дик махнул на все рукой и пошел в канцелярию Красного Креста добывать себе проезд в Штаты; ему дали литер на «Турень», уходивший из Бордо через две недели. Эти две недели он провел в Париже, добровольно работая санитаром в американском госпитале на авеню Буа-де-Булонь. Был июнь. Каждую ясную ночь бывали воздушные налеты, и, когда ветер дул со стороны фронта, слышен был орудийный гром. Немцы наступали, линия фронта подошла к Парижу так близко, что раненых эвакуировали прямо в базовые госпитали. Всю ночь тяжело раненные лежали на носилках на широких тротуарах перед госпиталем, под свежей зеленью деревьев; Дик помогал таскать их по мраморным лестницам в приемный покой; однажды ночью его назначили дежурить у двери операционной, и он двенадцать часов подряд выносил ведра, полные крови и гноя, из которых иногда торчала раздробленная кость или часть руки или ноги. Сменившись, смертельно усталый и разбитый, он побрел домой ранним, пахнущим земляникой парижским утром, вспоминая лица и глаза, и мокрые от пота волосы, и сведенные, облепленные кровью и грязью пальцы, и жалкие голоса, выклянчивающие сигарету, и клокочущие стоны раненных в грудь.
Как-то раз он увидел в витрине ювелирной лавки на улице Риволи карманный компас. Он зашел в лавку и купил его; внезапно в его голове созрел план купить штатское платье, бросить военную форму на пристани в Бордо и бежать через испанскую границу. Если ему повезет – а при наличии всех старых удостоверений и литеров, завалявшихся в его нагрудном кармане, ему это предприятие наверняка удастся, – он перейдет границу, а потом, когда будет в стране, свободной от этого кошмара, решит, что ему делать. Он даже заготовил соответствующее письмо к матери.
Покуда он укладывал в рюкзак книги и прочее добро и тащил его на спине по набережной на Орлеанский вокзал, в голове неотступно звенела «Песня времен порядка» Суинберна:
«Черт возьми, надо написать стихотворение; людям нужны стихи, которые поднимут их на борьбу с каннибальскими правительствами». Сидя в купе второго класса, он так явственно воображал себе, как будет жить в спаленном солнцем испанском городке, рассылая по всему миру манифесты, призывающие юношество к восстанию против мясников, и поэмы, которые будет публиковать подпольная печать всего мира, что не обращал внимания ни на парижские предместья, ни на проплывающие за окном голубовато-зеленые летние поля.
Казалось, даже грохочущие колеса французского поезда пели, словно марширующая колонна в унисон произносила тихие слова:
К полудню Дик проголодался и пошел в вагон-ресторан – в последний раз как следует поесть. Он сел за столик напротив красивого молодого человека в форме французского офицера.
– Господи, Нед, ты ли это?
Блейк Уиглсуорс по-старому откинул голову назад и рассмеялся.
– Garcon! – крикнул он. – Un verre pour monsieur.[139]
– Сколько ж ты прослужил в эскадрилье Лафайета?
– Недолго… Меня оттуда выкинули.
– А как насчет военного флота?
– Тоже выкинули, эти идиоты решили, что у меня тебеце… Garcon, une bouteille de champagne.[140] Куда ты едешь?
– Сейчас расскажу.
– А я возвращаюсь домой на «Турени». – Нед опять откинул голову назад и рассмеялся, его губы произнесли четыре слога: – Бе-ли-бер-да.
Дик заметил, что, хотя его осунувшееся лицо было очень бледно, кожа под глазами и у висков была воспалена, а глаза блестели чуточку слишком ярко.
– Я тоже, – услышал он свой голос.
– Я попал в переделку, – сказал Нед.
– И я, – сказал Дик, – да еще в какую.
Они подняли стаканы, поглядели друг другу в глаза и рассмеялись. Они сидели в вагоне-ресторане весь вечер, болтали, пили и приехали в Бордо пьяные до бесчувствия. Нед истратил все свои деньги в Париже, и у Дика тоже почти ничего не было, поэтому они продали свои постельные принадлежности и обмундирование двум только что прибывшим американским поручикам, с которыми познакомились в «Кафе де-Бордо». Совсем как в добрые старые бостонские дни, бродили они из бара в бар и искали, где бы выпить, когда закрылись все рестораны. Почти всю ночь они провели в элегантном maison publique,[141] где все было затянуто розовым атласом, беседуя с мадам, высохшей дамой с длинной верхней губой, придававшей ей сходство с ламой, в черном вечернем платье с блестками; они ей понравились, и она уговорила их остаться и угостила луковым супом. Они так заговорились с ней, что совсем забыли про девочек. Она была в Трансваале во время бурской войны и говорила на каком-то забавном южноафриканском английском жаргоне.
– Vous comprenez,[142] мы имели отличных клиентов, что ни гость, то офицер, масса шику, декорум. Эти джонни… как они куролесили… чертовски шикарно, можете себе представить. У нас было два salons, один salon – английские офицеры, один salon – бурские офицеры, очень элегантно, за всю войну ни одной драки, ни мордобоя… Vos compatriotes les amйricains ce n'est pas comme зa, mes amis. Beaucoup[143] сукиных детей, напиваются, дерутся, блюют, naturellement il у a aussi de gentils garзons comme vous, mes mignons, des veritables[144] джентльмены. – И она похлопала их по щекам своей жесткой рукой, украшенной кольцами.
Когда они собрались уходить, она расцеловала их и проводила до выхода, приговаривая:
– Bonsoir, mes jolis petits[145] джентльмены.
За все время плавания они ни разу не были трезвыми после одиннадцати утра; была тихая туманная погода; они были очень счастливы. Однажды ночью, стоя в одиночестве на корме подле маленькой пушки, Дик полез в карман за сигаретой и вдруг нащупал что-то твердое в подкладке пальто. Это был карманный компас, с помощью которого он хотел перейти испанскую границу. С виноватой миной он выудил его из кармана и бросил за борт.
Новости дня XXVII
по свидетельству многих тысяч людей, собравшихся на торжество спуска на воду и бывших очевидцами катастрофы, помост просто опрокинулся, точно гигантская черепаха, и увлек всех стоявших на нем в воду, достигавшую глубины 25 футов. Катастрофа произошла за четыре минуты до начала спуска
