– Война уже кончилась, а все эти революции не что иное, как война навыворот… Тем, что ты перестреляешь всех твоих оппонентов, ты не остановишь войны, а только затеешь новую.
Они разгорячились и завязали ожесточенный спор.
– А я думал, что ты монархист, Эд.
– Я был монархистом… покуда не увидел итальянского короля. Я стою за диктатора, за вождя на белом коне.
Они завалились спать, злые и пьяные. Утром на пограничной станции они выползли с отчаянной головной болью на свежий воздух и выпили горячего, дымящегося шоколада, поданного им в больших белых чашках краснощекой француженкой. Все кругом было покрыто инеем. Ярко-красное всходило солнце. Эд Скайлер заговорил о la belle, la douce France,[279] и они более или менее помирились. Когда поезд проходил banlieue,[280] они уже сговорились вечером пойти посмотреть Спинелли в «Plus Ca Change…».[281]
После канцелярии и всевозможных скучных мелочей и необходимости сохранять военную выправку перед писарями приятно было пройтись по левому берегу Сены, где на деревьях раскрывались розовые и бледно-бледно-зеленые почки, и букинисты закрывали свои лотки в сгущающихся лавандовых сумерках, к набережной де ла Турнель, где за два столетия ничто не изменилось, и медленно подняться по холодным каменным ступенькам к Элинор и увидеть ее за чайным столом в платье цвета слоновой кости, с крупными жемчугами на шее, разливающую чай и едким мягким голосом передающую последние сплетни об отеле «Крийон» и о мирной конференции. В душе Дика зашевелилось какое-то странное чувство, когда она, прощаясь, сказала, что они недели две не увидятся: ей надо ехать в Рим по делам Красного Креста.
– Как жалко, что мы не попали в Рим в одно время, – сказал Дик.
– Да, мне тоже было бы приятно, – сказала она. – A rivederci,[282] Ричард.
Март был тяжелым месяцем для Дика. Он, казалось, растерял всех своих друзей, а в Службе связи ему все надоело до смерти. В свободные от службы часы его номер в гостинице казался ему таким холодным, что он уходил читать в кафе. Ему недоставало Элинор и ее уютной комнаты после обеда. Энн Элизабет писала ему одно тревожащее письмо за другим; читая их, он никак не мог понять, что, собственно, произошло; она таинственно намекала на то, что она познакомилась в Красном Кресте с одной его очаровательной приятельницей и что эта встреча сыграла для нее большую роль. Кроме того, он окончательно обанкротился, так как ему снова пришлось одолжить Генри деньги, чтобы тот откупился от Ольги.
В начале апреля он вернулся из очередной командировки в Кобленц и нашел у себя в гостинице пневматичку от Элинор. Она приглашала его в ближайшее воскресенье поехать с ней и Джи Даблъю на пикник в Шантийи.
В одиннадцать утра они выехали из «Крийона» в новом «фиате» Джи Даблъю. Ехали Элинор в элегантном сером костюме, немолодая, изящная дама, по имени миссис Уилберфорс, жена одного из вице- председателей «Стандард ойл», и длиннолицый мистер Расмуссен. Был чудный день, и все чувствовали веяние весны. В Шантийи они осмотрели замок и в крепостном рву покормили большого карпа. Позавтракали в лесу, сидя на резиновых подушках. Джи Даблъю очень рассмешил общество, заявив, что ненавидит пикники; он никак не может понять, какая муха кусает иногда самых интеллигентных женщин, что они начинают таскать по пикникам своих знакомых. Позавтракав, они поехали в Санлис – поглядеть на дома, разрушенные уланами во время боя на Марне. Гуляя по саду разрушенного замка, Элинор и Дик отстали от общества.
– Вы не знаете, когда будет подписан мир, Элинор? – спросил Дик.
– У меня такое впечатление, что он никогда не будет подписан… Итальянцы, во всяком случае, не подпишут его, вы читали, что сказал Д'Аннунцио?[283]»
– Дело в том, что, как только мир будет подписан, я сниму ливрею Дяди Сэма… Никогда и нигде мне не было так томительно скучно, как в армии.
– Я познакомилась в Риме с одной вашей приятельницей, – сказала Элинор, глядя на него искоса.
Дик похолодел.
– С кем же это? – спросил он; ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы у него не дрогнул голос.
– Маленькая девочка из Техаса… Прелестное существо. Она сказала, что вы помолвлены. – Голос Элинор был холоден и настойчив, как зонд дантиста.
– Она несколько преувеличивает, – сухо усмехнулся он, – как сказал Марк Твен, когда ему сообщили о его смерти. – Дик почувствовал, что он отчаянно краснеет.
– Надеюсь… Видите ли, Ричард… я достаточно стара, чтобы быть по крайней мере вашей незамужней теткой. Она прелестное существо… Но вам еще рано жениться… Разумеется, это не мое дело… Несвоевременный брак погубил карьеру многих многообещающих молодых людей… Не следовало бы, конечно, говорить это вам.
– Напротив, мне очень приятно, что вы интересуетесь мной, для меня это, право, очень много значит… Я отлично знаю – женишься в одну минуту, раскаиваешься всю жизнь. Я, вообще говоря, не очень жажду жениться… но… не знаю… Это очень сложная история.
– Никогда не затевайте сложных историй… Не стоит труда, – сказала Элинор строго.
Дик ничего не ответил. Она пошла скорее, чтобы догнать компанию. Идя рядом с ней, он разглядывал ее холодный точеный профиль, слегка вздрагивающий от стука ее высоких каблуков по булыжнику. Вдруг она повернулась к нему и рассмеялась:
– Ну, я никогда больше не буду ругать вас, Дик!
Дождевые тучи сгущались. Только они сели в автомобиль, как хлынул дождь. Приветливые парижские предместья казались под дождем серыми и мрачными. Когда они прощались в вестибюле «Крийона», Джи Даблъю дал Дику понять, что устроит его у себя в конторе, как только Дик уйдет из армии. Дик вернулся домой в приподнятом настроении и написал матери письмо:
«…Правда, жить в Париже необыкновенно интересно, и я познакомился с людьми, стоящими очень близко к центру событий, но то, что я не вылезаю из военной формы и все время принужден помнить о воинском уставе и козырять и тому подобное, мешает мне работать. Покуда я не надену штатского костюма, я внутренне не сдвинусь с мертвой точки. Мне обещана служба в парижской конторе Дж. Уорда Мурхауза, в настоящее время он – эксперт за доллар в год, но, как только будет подписан мир, он возобновит свое предприятие. Он консультант по социальным вопросам и ведает рекламным отделом нескольких крупных трестов вроде «Стандард ойл». Это самая подходящая для меня служба, она позволит мне одновременно заниматься моей основной работой. Мне все говорят, что такая исключительная удача бывает раз в жизни…»
Когда он в следующий раз встретился с мисс Уильямс, она дружески улыбнулась и подошла к нему, подавая руку.
– Ах, я так рада, капитан Севедж. Джи Даблъю сказал, что вы будете у нас работать… Я уверена, что это будет приятно и полезно для обеих сторон.
– Ну, цыплят по осени считают, – сказал Дик.
– О, они уже вылупились, – сказала мисс Уильямс сияя.
В середине мая Дик приехал из Кёльна в ужасном состоянии – он кутил накануне с несколькими авиаторами и немецкими дамами. Генеральный штаб строго-настрого запретил офицерам водиться с немками, и он нервничал и боялся, что кто-нибудь видел его в компании, недостойной офицера и джентльмена. Когда он сходил с поезда на Гар-дю-Нор, он все еще ощущал во рту вкус крюшона с персиками. В канцелярии полковник Эджкомб заметил, какой он бледный и утомленный, и пошутил насчет того, что в оккупированной области живется, по-видимому, довольно весело. Потом полковник отпустил его домой отдохнуть. В отеле Дика ожидала пневматичка от Энн Элизабет: «Я остановилась в «Континентале», мы немедленно должны повидаться».
Он принял горячую ванну, лег в кровать и спал несколько часов. Когда он проснулся, было уже темно. Прошло несколько минут, прежде чем он вспомнил про письмо Энн Элизабет. Он сел на край кровати и мрачно стал застегивать краги, чтобы пойти к ней, но вдруг раздался стук в дверь. Это был лифтер, он сообщил Дику, что внизу его ожидает дама. Не успел лифтер договорить, как в конце коридора показалась
