Энн Элизабет. Она была бледна, и на щеке у нее краснела ссадина. Было что-то вызывающее в том, как она бежала по коридору, и это сразу же подействовало Дику на нервы.
– Я сказала, что я твоя сестра, и побежала наверх пешком, – сказала она, задыхаясь и целуя его.
Дик дал лифтеру два франка и шепнул ей:
– Зайди в номер. Что случилось? – Он оставил дверь полуоткрытой.
– У меня неприятности… ПБВ отсылает меня в Америку.
– Почему?
– Вероятно, потому, что я слишком часто пропускала службу. Впрочем, я довольна, они мне надоели.
– Где ты так ушиблась?
– Упала с лошади в Остии… Я получила огромное удовольствие – ездила на итальянских кавалерийских лошадях… Они берут любое препятствие.
Дик вглядывался в ее лицо, пытаясь разгадать, что произошло.
– Ну, – сказал он, – все уладилось?… Я хочу знать… Меня это дело страшно тревожит.
Она повалилась ничком на кровать. Дик на носках пошел к двери и притворил ее. Она уткнула лицо в сгиб локтя и всхлипывала. Он присел на край кровати и попытался повернуть к себе ее голову. Она вдруг вскочила и зашагала по комнате.
– Ничего не помогло… У меня будет ребенок… Ах, я так боюсь за папу. Он этого не переживет. О, какой ты негодяй… Какой ты негодяй!
– Послушай, Энн Элизабет, будь же рассудительной… Отчего мы не можем быть друзьями? Мне только что предложили очень выгодную службу, стоит мне только уйти из армии, но пойми: в моем положении я не могу повсюду таскать за собой жену и ребенка. А если ты непременно хочешь выйти замуж, то ведь найдется тысяча молодых людей, которые за тебя перегрызут друг другу горло… Ты же знаешь, как ты всем нравишься… И я вообще не создан для брака.
Она села на стул и сейчас же встала опять. Она рассмеялась.
– Будь тут папа и Бестер, они бы, я думаю, насильно заставили тебя жениться… Но это все равно бы ничего не изменило.
Ее истерический смех действовал ему на нервы, он затрясся от судорожного усилия овладеть собой и говорить спокойно.
– Отчего бы тебе не выйти за Берроу? Он влиятельный человек, и у него есть средства… Он без ума от тебя, он мне это сам вчера сказал, мы встретились с ним в «Крийоне»… Надо же в конце концов быть благоразумной. Во всей этой истории я не больше виноват, чем ты… Если бы ты в свое время приняла меры…
Она сняла шляпку и пригладила волосы перед зеркалом. Потом наполнила умывальницу водой, умыла лицо и опять пригладила волосы. Дик надеялся, что она уйдет, каждое ее движение приводило его в бешенство. Она подошла к нему, глаза ее были полны слез.
– Поцелуй меня, Дик… Не беспокойся обо мне… Я как-нибудь все улажу.
– Я уверен, что еще не поздно сделать аборт, – сказал Дик. – Я завтра узнаю адрес и черкну тебе в «Континенталь»… Энн Элизабет… Как это хорошо, что ты так хорошо все поняла.
Она покачала головой, шепнула «прощай» и стремительно вышла из комнаты.
– Ну, все улажено, – вслух сказал Дик.
Ему было ужасно жалко Энн-Элизабет. «Фу, как я рад, что я не женщина», – все время думал он. У него адски болела голова. Он запер дверь, разделся и потушил свет. Когда он открыл окно, в комнату ворвался холодный влажный воздух, и ему стало чуть лучше. Это как Эд говорит – только вздумаешь развлечься, непременно сделаешь кого-нибудь несчастным. Что за гнусный, прогнивший мир! Улицы, тянувшиеся мимо Гар-Сен-Лазар, мерцали, как каналы, уличные фонари отражались в них. По тротуарам еще бродили люди, кто-то кричал «InTRANsigeant!»,[284] квакали рожки такси. Он представил себе, как Энн Элизабет едет одна в такси по мокрым улицам. «Хорошо бы иметь несколько жизней, тогда он прожил бы одну из них с Энн Элизабет. Может, написать об этом стихотворение и послать ей? И запах маленьких цикламенов…» В кафе напротив официанты переворачивали стулья и ставили их на столы. «Хорошо бы иметь несколько жизней, тогда он был бы официантом в кафе и переворачивал бы стулья». Опускаясь, загремели железные шторы. Настал час, когда женщины вышли на улицу, они ходили взад и вперед, останавливались, мешкали, ходили взад и вперед, а за ними молодые парни с нездоровым цветом лица. Его начало знобить. Он лег в кровать, простыни были покрыты липким глянцем. «Все равно, в Париже нельзя в одиночестве ложиться в постель, нельзя в одиночестве ехать в квакающем такси среди душераздирающего кваканья такси. Бедная Энн Элизабет! Бедный Дик!» Он лежал дрожа под липкой простыней, веки его были раскрыты и приколоты английскими булавками.
Он постепенно согревался. «Завтра. Семь тридцать: побриться, надеть краги… Cafe au lait, brioches, beurre.[285] Он будет голоден, накануне не ужинал… deux oeux sur le plat. Bonjour, m'sieurs, mesdames.[286] Звеня шпорами, в канцелярию, сержант Эмс, «вольно». Тянется одетый в хаки день, чай в сумерках у Элинор, надо сказать ей, чтобы поговорила с Мурхаузом, пусть он закрепит должность, как только будет подписан мир, рассказать ей о покойном генерале Элсуэрсе, они вместе посмеются. Тянутся одетые в хаки дни до после заключения мира… Серые тусклые хаки. Бедняжке Дику придется работать после заключения мира. Бедняжке Тому холодно. Бедный мальчик Дик… Ричард… Он подобрал ноги и растер их… Бедные Дикины ноги. После Заключения Мира».
Когда ноги согрелись, он заснул.
Новости дня XXXVII
американский главнокомандующий почтил память убитых и раненых, призвал солдат возблагодарить Господа за ниспосланную победу и заявил, что ныне у всех нас возникло новое представление о нашем долге перед Богом и родиной. Когда были вывешены номера, оказалось, что отсутствует номер «Зимзими» М.-Э. Омонта. У жеребца утром начался жестокий приступ кашля, и его пришлось чуть ли не в последнюю минуту снять с программы
мы стоим на пороге великих перемен в социальной структуре нашей великой страны, – сказал мистер Шваб,[287] – в будущем аристократ будет таковым не в силу своего происхождения или богатства, но только благодаря своей деятельности на благо родины
одноврем енно перед дворцом канцлера появились многочисленные колонны солдат и матросов. Положение в Германии в настоящее время сводится к отчаянному соревнованию между американским продовольствием и большевизмом. Ллойд Джордж защищает на мирной конференции точку зрения обеих сторон
прибытие Президента и великобританского и бельгийского монархов будет отмечено массовыми демонстрациями и рядом празднеств. Нелепость положения заключается в том, что свобода слова и печати, о которой так много кричали социал-демократы, ныне оказывается одной из главных опасностей, угрожающих новому правительству
военное министерство сегодня решилось опубликовать весьма сдержанное сообщение о с трудом предотвращенном мятеже американских частей, расположенных под Архангельском, и об их отказе идти на фронт, невзирая на меры, принятые полицией, царило относительное спокойствие; но когда процессия двинулась по многочисленным авеню – Малаховской, Анри Мартена, Виктора Гюго, Трокадеро – и аристократическому кварталу, в котором некогда жил Жорес, создалось такое впечатление, словно вы шли по минированным улицам, где малейший толчок мог вызвать взрыв
