огород, ревнивый теоретик,Предвестий политических тревогДовольно мало в ожиданьях этих.Но эти вещи в нравах слобожан,Где кругозор свободнее гораздо,И, городской рубеж перебежав,Гуляет рощ зеленая зараза.Природа ж – ненадежный элемент.Ее вовек оседло не поселишь.Она всем телом алчет переменИ вся цветет из дружной жажды зрелищ.Все это постигаешь у застав,Где с фонарями в выкаченном чревеЗа зданья задевают поездаИ рельсами беременны деревья;Где нет мотивов и перипетий,Но, аппетитно выпятив цилиндры,Паровичок на стрелке кипятитТуман лугов, как молоко с селитрой.Все это постигаешь у застав,Где вещи рыщут в растворенном виде.В таком флюиде встретил их составИ мой герой, из тьмы вокзальной выйдя.Заря вела его на поводуИ, жаркой лайкой стягивая тело,На деле подтверждала правотуЕго судьбы, сложенья и удела.Он жмурился и чувствовал на лбуИгру той самой замши и шагрени,Которой небо кутало толпуИ сутолоку мостовой игреней.Затянутый все в тот же желтый жарГорячей кожи, надушенной амброй,Пылил и плыл заштатный тротуар,Раздувши ставни, парные, как жабры.Но по садам тягучий матерьялПреображался, породнясь с листвою,И одухотворялся и терялВсе, что на гулкой мостовой усвоил.Где средь травы, тайком, наедине,Дорожку к дому огненно наохрив,Вечерний сплав смертельно леденел,Как будто солнце ставили на погреб.И мрак бросался в головы колонн,Но, крупнолистый, жесткий и тверезый,Пивным стеклом играл зеленый клен,И ветер пену сбрасывал с березы.
5
Едва вагона выгнутая дверьЗахлопнулась за сестриной персоной,Действительность, как выспавшийся зверь,Потягиваясь, поднялась спросонок.Она не выносила пустомель,И только ей вернули старый навык, —Вздохнула вслух, как дышит карамельВ крахмальной тьме колониальных лавок.Учуяв нюхом эту москатиль,Голодный город вышел из берлоги,Мотнул хвостом, зевнул и раскатилТележный гул семи холмов отлогих.Тоска убийств, насилий и бессудствУдарила песком по рту фортуныИ сжала крик, теснившийся из устКрасноречивой некогда вертуньи.И так как ей ничто не шло в башку,То не судьба, а первое пустоеНесчастье приготовилось к прыжку,Запасшись склянкой с серной кислотою.Вот тут с разбега он и налетелНа Сашку Бальца. Всей сквозной округой.Всей тьмой. На полусон. На полутень,На что-то вроде рока. Вроде друга.Всей световой натугой – на портал,Всей лайкою упругой – на деревья,Где Бальц как перст перчаточный торчал.А говорили, – болен и в Женеве.И точно назло он его стерег —Намеренно под тем дверным навесом,Куда Сережу ждали на урокК отчаянному одному балбесу.Но выяснилось – им в один подъезд,Где наверху в придачу к прошлым тещамУ Бальца оказался новый тесть,Одной из жен пресимпатичный отчим.Там помещался новый Бальцев штаб.Но у порога кончилась морока,И, пятясь из приятелевых лап,Сергей поклялся забежать с урока.Смешная частность. Сашка был мастакПо части записного словоблудья.Он ждал гостей и о своих гостяхТаинственно заметил: «Будут люди».Услыша сей внушительный посул,Сергей представил некоторой МеккойЭффектный дом, где каждый венский стулГотов к пришествию сверхчеловека.____________________ Смеясь в душе: «Приступим, – возгласил,Входя, Сережа. – Как делишки, Миша?»И, сдерживаясь из последних сил,Уселся в кресло у оконной ниши.«Не странно ли, что все еще висит,И дуется, и сесть не может солнце?»Обдумывая будущий визит,Не вслушивался он в слова питомца.Из окон открывался чудный вид,Обитый темно-золотистой кожей.Диван был тоже кожею обит.«Какая чушь!» – подумалось Сереже.Он не любил семьи ученика.Их здравый смысл был тяжелей увечья,А путь прямей и проще тупика.Читали «Кнут», выписывали «Вече».Кобылкины старались корчить злюк,Но даже голосов свирепый холодВсегда сбивался на плаксивый звук,Как если кто задет или уколот.Особенно заметно у самойСтрадальчества растравленная ранаИзобличалась музыкой прямойБогатого гаремного сопрано.Не меньшею загадкой был и он,Невежда с правоведческим дипломом,Холоп с апломбом и хамелеон,Но лучших дней оплеванный обломок.В чаду мытарств угасшая душа,Соединял он в духе дел тогдашнихОбразованье с маской ингушаИ умудрялся рассуждать, как стражник.Но в целом мире не было людейЗабитее при всей наружной спесиИ участи забытей и лютей,Чем в этой цитадели мракобесья.Урчали краны порчею аорт,Ругалась, фартук подвернув, кухарка,И весь в рассрочку созданный комфортГрозил сумой и кровью сердца харкал.По вечерам висячие часыАнализом докучных тем касались,И, как с цепей сорвавшиеся псы,Клопы со стен на встречного бросались.Урок кончался. Дом, как корифей,Топтал деревьев ветхий муравейникИ кровли, к ночи ставшие кривейИ точно потерявшие равненье.Сергей прощался. Что-то в нем росло,Как у детей средь суесловья взрослых,Как будто что-то плавно и без словНавстречу дому близилось на веслах.Как будто это приближался вскрик,С которым, позабыв о личной шкуре,Снимают с ближних бремя их вериг,Чтоб разбросать их по клавиатуре.____________________ В таких мечтах: «Ты видишь, – возгласил,Входя, Сергей, – я не обманщик, Сашка», —И, сдерживаясь из последних сил,Присел к столу и пододвинул чашку.И осмотрелся. Симпатичный тестьОтсутствовал, но жил нельзя шикарней.Картины, бронзу – все хотелось съесть,Все как бы в рот просилось, как в пекарне.И вдруг в мозгу мелькнуло: «И съедят.Не только дом, но раньше или позжеИ эту ночь, и тех, что тут сидят.Какая чушь!» – подумалось Сереже.Но мысль осталась, завязав дуэтС тоской, что гложет поедом поэтов,И неизвестность, точно людоед,Окинула глазами сцену эту.И увидала: полукруглый стол,Цветы и фрукты, и мужчин и женщин,И обреченья общий ореол,И девушку с прической a lа Ченчи.И абажур, что как бы клал запретВовне, откуда робкий гимназистикСмотрел, как прочь отставленный портрет,На дружный круг живых характеристик.На Сашку, на Сережу, – иногдаНа старшего уверенного брата,Который сдуру взял его сюда,Но, вероятно, уведет обратно.Их назвали, но как-то невдомек.Запало что-то вроде «мох» иль «лемех».Переспросить Сережа их не мог,Затем что тон был взят как в близких
