какой-нибудь лжи. Взяла его холодную руку и, глядя прямо в глаза, крепко сжала ее, как бы призывая сказать чистую правду. Ее упорная воля подтачивала его сопротивление, и наконец, не выдержав, он грубым шепотом признался:
— Никто не может мне помочь — ни вы, ни кто-либо другой.
У нее остановилось сердце.
— Что вы хотите сказать? Его веки сомкнулись.
— Я умираю, — произнес он еле внятным голосом. Это была худшая из всех возможных новостей, настолько ужасная, что она никак не могла ее осознать. Он говорит, что умирает. Но это просто невозможно. Ведь он так силен, так полон жизни.
Но его слова прозвучали слишком искренне, чтобы в них можно было сомневаться.
Она прижала его свободную руку к своему сердцу. Отчаяние, которое она испытывала, было неоспоримым доказательством того, как сильно она к нему привязана. Она скрывала это даже от самой себя, чтобы как-то облегчить боль неминуемого расставания.
Но боль разлуки — сущий пустяк по сравнению с тем невыносимым страданием, которое она испытывала. Она с самого начала знала, что рано или поздно он должен будет вернуться к своей семье, к друзьям. Втайне лелеяла надежду, что он сохранит о ней теплые воспоминания, и всей душой желала ему счастья. Ей даже и в голову не приходило, что его может ожидать совсем другая участь, что он может скоро покоиться в холодной земле.
Теперь наконец для нее прояснилось многое. Она поняла, почему в его душе все время живет какое-то подспудное мрачное чувство. Почему он всегда сохраняет расстояние между ними, даже когда страсть и взаимное душевное влечение неудержимо притягивают их друг к другу. Поняла, почему он настаивает на отъезде. Почему все время теряет в весе, а морщины на лбу углубляются.
Ее ум лихорадочно работал. Прежде всего она не должна усугублять его боль своим явным состраданием. Изо всех сил стараясь, чтобы ее голос звучал твердо, она сказала:
— Ваша смерть была бы ужасной, к тому же бессмысленной потерей. Я не могу с этим смириться.
Его глаза открылись, и она заметила, что зрачки расширены. В только что принятой им пилюле, вероятно, был опий, этим вполне может объясняться его неожиданная откровенность.
— Мое существование тоже представляется мне бессмысленным. — Его рот искривился в иронической усмешке. — Но ведь мы все когда-нибудь должны умереть. Я просто умираю раньше, чем ожидал.
Однако одно дело — знать, что все рано или поздно умирают, и совсем другое — увидеть, что напротив тебя за столом восседает костлявая старуха с косой. Розалинда попробовала себе представить, как вела бы себя, столкнись лицом к лицу со смертью. Она стиснула его руку.
— Поэтому вы и убежали от своей обычной жизни? Он устало кивнул:
— После того как доктор сообщил мне окончательный диагноз, мной овладело непреодолимое желание уехать в какую-нибудь глушь и попытаться примириться с предстоящей неизбежностью.
— Доктора могут ошибаться. Складки на его лице стали глубже.
— Верно, но тело не ошибается. Я чувствую, что болезнь с каждым днем развивается. Дело только во времени, а его остается не так уж много.
— Что за болезнь находит у вас доктор?
— Опухоль в желудке и печени.
— А я-то думала, что вы просто отдыхаете от тягот семейной жизни, — сказала она, кляня себя за свою недальновидность.
— Я был женат. — Он возвел взгляд к стропилам у них над головой. — Вот уже чуть больше года, как Луиза умерла.
По странному, какому-то деревянному тембру его голоса можно было сделать вывод, что он очень ее любил.
— Какая она была? — мягко спросила Розалинда.
Некоторое время он подыскивал подходящие слова.
Наконец произнес:
— Красивая. Всегда истинная леди. Без единого изъяна.
Никто не мог бы назвать Розалинду леди, и у нее, безусловно, были изъяны. Но Стивен тянется к ней, а это означает, что она может подарить ему несколько коротких мгновений радости. Во всяком случае, что бы она ни делала, больнее, чем сейчас, ей не будет.
Надо только взять правильный тон, или же он сразу спрячется в свою скорлупу. После короткого раздумья она сказала самым легкомысленным тоном:
— Сдается мне, что вы все время старались держаться подальше от меня, потому что боялись, что я подниму жуткий переполох, если узнаю о вашей болезни.
Его глаза широко открылись. Помолчав, с кислой усмешкой он сказал:
— Мысленно я не употреблял подобных слов, но то, что вы говорите, в сущности, верно.
— Какой же вы гордец! И какой глупец! — Перегнувшись, она поцеловала его в холодные губы, надеясь, что даже после сильного приступа боли он все еще сохранил способность чувствовать желание. Чуть-чуть приподняв голову, она шепнула: — Я отнюдь не из тех, кто поднимает переполох по всякому поводу, более того, умею соблюдать пристойность в проявлении своих чувств. — Постаравшись заглушить боль, она через силу улыбнулась дразнящей улыбкой. — Так как вы завтра уезжаете, я хотела бы попрощаться с вами так тепло, чтобы вы надолго запомнили наше прощание. И не только ради вас, но и ради себя.
Едва ли не минуту он смотрел на нее пронизывающим взглядом. В его глазах снова появился зеленый оттенок.
Тишина была такая полная, что Розалинда даже слышала, как кошка облизывает своих котят.
Затем Стивен обхватил ее талию и приник к ее губам долгим поцелуем, как бы продолжая ее прерванный поцелуй. Его поцелуй быстро становился все жарче, все настойчивее, требовательнее. Она почувствовала, как холод в его крови сменился теплом, а затем и горячечным жаром.
С самого начала они ощущали сильнейшее влечение друг к другу, хотя и пытались подавить его. Неожиданное признание Стивена разрушило с таким трудом возведенные барьеры. Но все, что происходило между ними, готовило их к атому моменту. Каждое соприкосновение рук, каждый обмен взглядами, каждый театральный поцелуй, да и настоящий, лишенный какого бы то ни было притворства, — все это служило топливом для разгорающегося пламени. И вот это пламя заполыхало.
Их тела прильнули друг к другу, ее груди — к его широкой груди, он подхватил ее спину и бедра. Она обхватила его ногами так, что их лобки оказались друг против друга. Она жадно глотнула воздух, ошеломленная силой своего желания. Конечно, у них с Чарлзом бывали страстные минуты, но ничего сколько-нибудь похожего на то, что она ощущала сейчас.
Они со Стивеном обменивались жаркими поцелуями, затем, утопая в облаке душистых ароматов, он схватил ее и перевернул так, что оказался наверху.
— Я очень хочу тебя, Розалинда, — сказал он хриплым голосом, — если ты сомневаешься, у тебя есть еще время остановить меня.
Медово-золотой свет, который щедро затоплял сеновал, окружал ореолом его широкие плечи и каштановые волосы. Уж не ангел ли он? Да нет, просто земной возлюбленный. Подняв руку, тыльной стороной она погладила его щеку.
— У меня нет никаких сомнений, Стивен. Только сожаление, что мы не сделали этого раньше.
Целуя ее шею, он развязал тесемку, стягивающую воротник платья. Расшнуровал корсет, снял рубашку. Затем взял ее обнаженные груди, как большие чаши, в свои руки и стал целовать нежную кожу с таким пылом, что, казалось, от его поцелуев остаются ожоги.
Когда его язык коснулся ее соска, она вся напряглась. Когда сосок затвердел и поднялся, Стивен потянул его губами, достаточно сильно, но не причиняя никакой боли. Вскоре ее, вытеснив все мысли, затопило желание.
Она сунула руки под его камзол, подняла рубашку и положила ладони на его нагую плоть. При ее прикосновении тугие мускулы его спины заиграли. Погладив ему спину, она сунула одну руку между его ног.
Он застонал, затем откинулся, стал целовать ее шею, гладить пылающими руками все ее тело. Схватив юбки, поднял их. Затем сунул руку между ее ног. Она сдержанно вскрикнула. В то время, как он нащупывал
