За полночь, после попойки в «Русалке»Джонсону, властному Воанергесу,Он рассказывал (и если спьяна —Честь винограду!),Как под Котсуолдом встретил в тавернеНастоящую свою Клеопатру:Дикая безумно пила от несчастнойСтрасти к солдату.Как, скрываясь от графской стражи,В темной канаве, покрыт росою,Он услыхал цыганку Джульетту,Клявшую утро.Как щенят утопить не решалсяБедный малыш, а его сестренка,Леди Макбе́т лет семи, их злобноБросила в Темзу.Как в воскресенье притихший, грустныйСтрэтфорд нырял за Офелией в Эвон:Все горожане знали девчонку,Самоубийцу.Так Поэт, безымянным пальцемКапли вина обручая друг с другом,Тайны свои открывал, и солнцеВышло послушать.Лондон проснулся, и протрезвевшийМастер умчался ловить виденья, —В том, что кому-то они пригодятся,Не сомневаясь…
И стало так! — усоп Томлинсон в постели на Беркли-сквер,И за волосы его схватил посланец надмирных сфер.Схватил его за волосы Дух и черт-те куда повлек, —И Млечный Путь гудел по пути, как вздутый дождем поток.И Млечный Путь отгудел вдали — умолкла звездная марь,И вот у Врат очутились они, где сторожем Петр-ключарь.«Предстань, предстань и нам, Томлинсон, четко и ясно ответь,Какое добро успел совершить, пока не пришлось помереть;Какое добро успел совершить в юдоли скорби и зла!»И стала вмиг Томлинсона душа, что кость под дождями, бела.«Оставлен мною друг на земле — наставник и духовник,Сюда явись он, — сказал Томлинсон, — изложит все напрямик».«Отметим: ближний тебя возлюбил, — но это мелкий пример!Ведь ты же, брат, у Небесных Врат, а это — не Беркли-сквер;Хоть будет поднят с постели твой друг, хоть скажет он за тебя, —У нас — не двое за одного, а каждый сам за себя».Горе и долу зрел Томлинсон и не узрел ни черта —Нагие звезды глумились над ним, а в нем — была пустота.
