Генри Лонгфелло. Песнь о Гайавате. Уолт Уитмен. Стихотворения и поэмы. Эмили Дикинсон. Стихотворения

Вакхический клич баядерок[178].

5

И вот уже Азия, Африка покидают меня — Европа завладевает мной, заполняет мое существо,
Под гигантский орган, под оркестр звучит всемирный хор голосов,
Могучий Лютера гимн «Eine feste Burg ist unser Gott»,
«Stabat Mater[179] dolorosa» Россини,
И, разливаясь в высоком пространстве собора, где так прекрасны цветные витражи,
Ликует страстное «Agnus Dei»[180] или «Gloria in Excelsis».[181]

О композиторы! Божественные маэстро!
И вы, певцы сладкогласные Старого Света — сопрано! теноры! басы!
Вам новый, поющий на Западе бард
Почтительно выражает любовь.

(Так все ведет к тебе, о душа!
Все чувства, все зримое, все предметы — они приводят к тебе,
Но в паши дни, мне кажется, звуки идут впереди всего остального.)

Я слышу рождественский хор детей в соборе святого Павла
Иль под высоким плафоном огромного зала — симфонии, оратории Генделя, Гайдна, Бетховена,
И «Сотворенье»[182] меня омывает прибоем божественных волн.

Дай удержать мне все звуки (я с напряженьем, в безмерном усилье, кричу),
Наполни меня голосами вселенной,
Дай мне изведать трепет всего — Природы, бури, воды и ветра — опер и песен — маршей и танцев,
Наполни — влей их в меня — я все их жажду вобрать.

6

Ибо я сладко проснулся,
И, медля, еще вопрошая музыку сна
И вновь обращаясь к тому, что мне снилось — к неистовой буре,
Ко всем напевам, к сопрано и тенорам
И к быстрым восточным пляскам в религиозном экстазе,
К органу, ко всем инструментам, чудесным и разноликим,
Ко всем безыскусственным жалобам горя, любви и смерти,
Сказал я своей молчаливой, но жадной до впечатлений душе, не в спальне своей, не в постели:
«Приди, я нашел для тебя тот ключ, который долго искал,
Пойдем освежимся средь жаркого дня,
Весело жизнь узнавая, странствуя в мире реальном,
Только питаясь и впредь нашей бессмертной мечтой».

И больше того сказал я:
К счастью, то, что ты слышишь, душа, это не звуки ветра,
Не грезы бушующей бури, не хлопанье крыльев морского орла, не скрежет и скрип,
Не песни сияющей солнцем Италии,
Не мощный орган Германии — не всемирный хор голосов — не сочетанья гармоний —
Не свадебные песнопенья — не звуки военных маршей,
Не флейты, не арфы, не зов горниста, —
Но к новым ритмам, близким тебе,
К стихам, пролагающим путь от Жизни к Смерти, смутно дрожащим в ночной полумгле, неуловимым, незапечатленным,
К ним мы пойдем среди яркого дня, их мы запишем.

Моление Колумба

Перевод Б. Слуцкого.

Разбитый, хилый, дряхлый,
Выброшенный на дикий остров, далеко-далеко от родины,
Двенадцать печальных месяцев, зажатый между крутыми скалами и морем,
Больной, изможденный, плечом к плечу со смертью,
Бреду вдоль берега,
Изливая наболевшую душу.

Меня переполняет скорбь!
До завтра, может быть, не доживу;
Ни отдыхать, о Боже, не могу, ни пить, ни есть, ни спать,
Пока не выскажу мою мольбу перед Тобой,
Не нагляжусь, не надышусь Тобой, не побеседую с Тобой,
Не отчитаюсь снова пред Тобой.

Ты ведаешь всю жизнь мою, за годом год,
Долгую, исполненную не только благочестием — зиждительным трудом;
Ты ведаешь пост и молитвы юности моей,