Генри Лонгфелло. Песнь о Гайавате. Уолт Уитмен. Стихотворения и поэмы. Эмили Дикинсон. Стихотворения

3

Ах, с младенческих лет,
Ты знаешь, душа, как для меня все звуки становятся музыкой,
Голос матери моей в колыбельной или в молитве
(Голос — о нежные голоса — все милые памяти голоса!
И высшее в мире чудо — голоса дорогой моей матери или сестры),
Дождь, прорастанье зерна, и ветер над тонколистой пшеницей,
И моря ритмичный прибой, шуршащий о влажный песок,
Чириканье птиц, пронзительный крик ястребов
Иль крики дичи ночной, летающей низко, держащей путь на юг иль на север,
Псалмы в деревенской церкви или под сенью деревьев пикник на зеленой поляне,
Скрипач в кабачке — и под треньканье струн залихватские песни матросов,
Мычащее стадо, блеющие овцы — петух, кукарекающий на рассвете.

Мелодии всех прославленных в мире народов звучат вкруг меня,
Немецкие песни дружбы, вина и любви,
Ирландские саги, веселые джиги и танцы — напевы английских баллад,
Французские и шотландские песни, и надо всем остальным —
Творенья великой Италии.

Вот на подмостки, с бледным лицом, но движима огненной страстью,
Выходит гордая Норма[170], размахивая кинжалом.
Бот обезумевшая Лючия[171] идет с неестественным блеском в глазах,
И дико клубятся по ветру ее разметавшиеся волосы,

А вот Эрнани[172] гуляет в саду, украшенном пышно для свадьбы,
Среди ночных ароматов роз, сияя от радости, он держит любимой руку
И слышит внезапно жестокий призыв, заклятье смертное рога.

Скрестились мечи, развеваются белые волосы,
Но все ясней баритон и баc электрический мира,
Дуэт тромбонов — во веки веков. Libertad!

Густая тень испанских каштанов,
У старых, тяжелых стен монастырских — печальная песня,
То песня погибшей любви — в отчаянье гаснущий светоч жизни и юности,
Поет умирающий лебедь — сердце Фернандо[173] разбилось.
Преодолевшая горе, возвращается песня Амины[174],
Бесчисленны, как звезды, и радостны, точно утренний свет, потоки ее ликований.

(Но вот, переполнена счастьем, идет и она!
Сияют глаза — контральто Венеры — цветущая матерь,
Сестра горделивых богов — запела сама Альбони[175].)

4

Я слышу те оды, симфонии, оперы,
Я слышу Вильгельма Телля — то говорит пробужденный, разгневанный грозный народ,
Звучат «Гугеноты», «Пророк» и «Роберт-Дьявол» Мейербера,
И «Фауст» Гуно, и «Дон-Жуан» Моцарта.

Звучит танцевальная музыка всех народов,
Вальс (этот изящный ритм, затопляющий, захлестывающий меня блаженством),
Болеро под звон гитар и щелканье кастаньет.

Я вижу религиозные пляски и старых и новых времен,
Я слышу древнюю лиру евреев,
Я вижу, идут крестоносцы, вздымая крест к небесам, под воинственный грохот литавров,
Я слышу, поют монотонно дервиши, и песнь прерывают безумные возгласы, и, все в неистовом круговерченье, они обращаются к Мекке.
Я вижу религиозные пляски экстазом охваченных арабов и персов,
А там, в Элевзине, жилище Цереры, я вижу пляску нынешних греков,
Я вижу, как плещут их руки, когда изгибается тело,
Я слышу ритмичное шарканье пляшущих ног,

Я вижу древний неистовый пляс корибантов — жрецов, которые ранят друг друга,
Я вижу юношей Рима, бросающих и хватающих дротики под пронзительный звук флажолетов,
Вот они падают на колени, вот поднимаются снова.

Я слышу, как с мусульманской мечети взывает к творцу муэдзин,
Я вижу внутри, в мечети, молящихся (ни проповеди, ни доводов важных, ни слов),
Но в странном, благочестивом молчанье — пылают лбы, запрокинуты головы и страстный восторг выражают лица.
Я слышу и многострунные арфы египтян,
Простые песни нильских гребцов,
Священные гимны Небесной империи
И нежные звуки китайского кинга[176] (и скалы и лес зачарованы)
Или под флейту индуса, под звон будоражащей вины[177] —