Джозеф сглотнул невольно.
– Я… сильно пострадал?
– О!
Док выплеснул остатки воды, ополоснул кружку и, налив еще, вынул из кармана грязный плоский флакон.
– Ничего такого, с чем не смог бы справиться «Волшебный эликсир Эвери»! – сказал он, выдрав зубами пробку.
– Вы шарлатан, – ответил Джозеф, чувствуя, что краснеет.
– Да ну?
Прищурив глаз, Эвери следил, как одна за другой падают в кружку мутно-желтые капли.
– Может, мне не стоило лечить тебя в таком случае? Говорят, носитель нано может исцелить себя сам.
– Наноноситель никогда не болеет, – ответил Джозеф тихо.
– Именно поэтому тебя столкнули с обрыва? …двадцать пять.
Закончив, док Эвери подошел, сел на край его койки, продавив скрипучие пружины так, что Джозефу показалось, будто он падает. Снова.
– Пей. Горькая как полынь, но если выпьешь все, я, так и быть, разведу тебе супу из концентратов.
– Я не хочу есть, – сказал Джозеф.
– Тогда придется кормить тебя силой.
Широкая мозолистая ладонь приподняла его голову, и край кружки коснулся губ.
– Пей.
Он послушно глотнул. Напиток был не горче, чем сабур [15]. Он выпил все до дна, не поморщившись.
Иногда ему казалось, что все это было не с ним.
Он снова, как и много месяцев назад, сидел на ступенях храма. Вот уже третий день он выходил и сидел тут. Солнце не жгло, грело, позволяя валяться на ступенях до самого вечера. Ему казалось, что сила вливается в него вместе с солнечными лучами. За эти три дня он научился ходить почти не приволакивая ногу. Они поедут верхом. Далеко-далеко на север. Его пугала эта поездка, он мог не пережить ее, но пройдет еще неделя, другая, и на площадь перед храмом мертвого города начнут стекаться толпы. Выплеснутся за ее пределы, разбредутся по широкой паутине улиц. Целый день под холодным мартовским солнцем будут молиться они, обратив лицо на восток, а с приходом ночи зажгут факелы, начав церемонию.
Его отец выйдет из храма, отворив вены, как при кровопускании. Кровавая цепочка протянется вниз, по ступеням, оросит очищенный от песка камень прежде, чем кровь тонкими струйками потечет в огромную чашу посреди площади. Рабы, не имеющие собственности, чтобы оплатить ритуал, будут потом тайком приходить и лизать плиты, на которые падали капли крови Наноносителя, веря в чудесное исцеление от болезней. А пока они откроют ключи, выпустив воду из неиссякаемых источников. Бросится к чаше изможденная дневною молитвой толпа, и настанет время танцев и песен под звездами.
Дрожь прошла по плечам Джозефа. Он поднял взгляд, заметив, что солнце уже коснулось краем барханов. Вечер принес прохладу, а ночь обещала быть ледяной. Вынув из кармана, в который уж раз он развернул орошенный его кровью листок.
Текст, выписанный каллиграфическим шрифтом, строился в идеально ровные колонки. Одна из них была обведена красной, неровной и толстой чертой. Рядом на полях стоял восклицательный знак. Он снова пробежался взглядом по строчкам, которые знал уже наизусть.
«
Закрыв глаза, он покачал головой. Вздохнул и, запахнувшись плотнее в куртку верблюжьей кожи, задремал. Сегодня он хотел дождаться дока.
– Вставай. Эй! Вставай, Джозеф! – Док говорил громким шепотом.
Это разбудило лучше, чем крик.
Он распахнул глаза.
– Глянь-ка, кого я привел, – сказал док и отодвинулся в сторону.
За его спиной стоял, склонившись в поклоне и прижав руку к сердцу, человек пустыни. Белая ткань скрывала его лицо, и все равно Джозеф вздрогнул.
– Давай, – приглашающее махнул рукой док, – расскажи ему обо всем, что случилось.
Человек в белом бурнусе не шелохнулся.
– Говори, – велел ему Джозеф на своем родном языке.
Тот выпрямился, встретившись с ним взглядом.
– Мой господин, – начал он, – иншаа-ла. Ты жив, хотя должен был быть мертв. А твоя семья и город, в котором ты родился и жил…
Что-то оборвалось в груди. Невольно он прижал руки к сердцу.
– Да, мой господин, – продолжил кочевник, – печальные вести принес я тебе. Твой старший брат разбился вскоре после твоего посвящения, упав с коня на скачках, а у твоей сестры случился выкидыш. Плод ее греха был так ужасен, что ее побили камнями, зарыв по горло в песок. После разум покинул другого твоего брата. Твой отец закрыл двери в свой дом, и больше не было ритуалов в молельной комнате, и никто не лечил больных. Когда луна трижды обновила свой лик, случилось первое убийство. Фархад, торговец верблюдами, прервал игру в нарды, сославшись на головную боль… Больше голова его не беспокоила. Потом убийств уже никто не считал.
Джозеф не верил своим ушам. Все плыло, будто он перегрелся на солнце.
– И тогда люди пошли к дому отца твоего и просили простить их за смерть дочери. Он вышел к ним, отворив вены, и шел по улицам, покуда не истек кровью, и люди ползли следом, слизывая капли вместе с песком. А когда он упал наконец, то проклял всех, испивших его крови.
Кочевник замолчал, и Джозеф увидел вдруг, как тот дрожит, словно щенок, забытый на улице холодною ночью.
– Их смерть была воистину ужасна.
– Мой брат, – прошептал Джозеф, не узнавая собственного голоса. – Он жив еще?
– Да, мой господин. – Кочевник вновь замолчал на три удара сердца. – Его поят и кормят.
Джозеф опустил взгляд.
В его кулаке трепетала, терзаемая резким ночным ветром, сложенная вдвое бумага. Он разжал ладонь, выпустив ее, и та понеслась, шурша по плитам площади. Он перевел взгляд на дока Эвери, внимательно изучавшего его лицо.
– Много больных в городе? – спросил Джозеф.
– Да, мой господин, – ответил кочевник.
– Что скажешь, Эвери? Ты сможешь помочь мне?
– Фраус меретур фраедум
