Подхожу к костру. А там нет никого. Куртка чья-то висит на колышке. Да сверху шапка еще привешена. Все мокрое. Все сохнет. И вдруг понимаю: все это – мое!
Только откуда-то сбоку, оттуда, куда я почему-то не могу повернуть голову, хриплый встревоженный голос:
– Не спи, не спи, слышишь? Ну, просыпайся, черт бы тебя побрал… ну пожалуйста. Просыпайся, девочка, давай! Я не смогу…
Весна меня отпускает. Неохотно, исподволь. Вновь ощущаю свое затекшее, закаменевшее в одной позе тело.
– Я тут.
А у меня голос тоже стал хриплый. Сколько я спала? Ого. Час.
– Слава богу.
– Извини. Задремала. День был тяжелый.
– Понимаю.
– Я…
– Шшшш… тише. Я тут.
– …есть хочу. Неимоверно.
– У тебя в скафе что-нибудь наверняка есть. Поищи…
– Эээ… «то, что ты выслал на прошлой неделе, мы давно уже съели»… я не думала, что мы так долго тут…
– Ничего. Терпи. Немного осталось… Как тебя занесло-то сюда? Вроде не курорт?
– Не курорт. Мне статью заказали. О том, как живут и на что тратят свой досуг работники внешних баз… Тебе смешно. А я и не хотела сначала, а потом подумала, правда же интересно. Вот у них смена заканчивается и что дальше? А еще интересно, какие есть традиции… и…
Молчит. Глупо. Опять не то я говорю. Кому есть дело, в конце концов, за какие такие заслуги меня сослали в эту командировку и почему я не стала отказываться. Главное не там, а здесь.
Спрашивает:
– У тебя дети есть?
Нет. Но если я скажу, что нет, он неизбежно спросит, почему. И придется юлить и объяснять резоны, которые дома казались несокрушимыми и правильными, а здесь кажутся чем-то обидно мелким.
Неожиданно для себя признаюсь:
– Мне страшно. Я даже во сне боялась.
Слезы катятся, а вытереть не могу. Не вытереть сквозь шлем.
– Посмотри, пожалуйста… у тебя слева, на мониторе шлема, должен быть такой датчик – ts. Видишь?
– Да.
Что он такое придумал, пока я спала?
– Так, какой индикатор горит?
– Синий.
– Отлично. Скоро все кончится. Я обещаю… все будет хорошо.
Он с крыши съехал? Какое там хорошо.
Молчу.
Он, видимо, понял, что утешенье было неуместным, неправильным. Завозился:
– Ты там плачешь? Не надо. Знаешь, что это за датчик?
– Канал телепортатора. Аварийного. Он не работает.
– В твоей локации – работает. Помнишь, я говорил про свет над левым плечом? Я тут… немного… я сломал свое кресло. Иначе было не выбраться. И увидел. Это она и есть. Система аварийной телепортации. Ее только надо подружить с твоим скафандром… и вуаля…
– А ты?
– Что «я»?
– У твоего сломанного кресла нет чертовой системы, так?
– И что?
– Я не хочу. Так – не хочу.
– Как?
– Я тебя тут не брошу.
– Глупости. На самом деле вариантов нет. К тому же после твоего ухода я смогу воспользоваться твоим креслом.
Звучит убедительно. Но что-то здесь не так. Неправильно. Что-то важное. Я что-то упускаю.
– Давай, подруга. Надо всего лишь синхронизироваться с аварийкой. Скажи, когда индикатор станет зеленым.
Индикатор послушно зеленеет. Где? Где он меня обманул?
Энергия. Ох ты. Это же школьный курс. Одно кресло – один старт. Смысла нет делать по-другому. Если бот в опасности, каждый эвакуируется из своего кресла.
И все равно, формально он прав. По логике, есть разница, два трупа или один…
…какая такая логика, нет логики! Есть только мы и космос…
Ему надоело ждать. Или догадался, почему я молчу.
– Прости…
Свет по непривыкшим глазам. Зараза… никогда не прощу.
Вокруг меня – толпа народу. Какие-то журналисты, медики. Мельканье, пестрота. Все чего-то хотят. Всем надо знать, как это мне удалось… ценой каких усилий.
Снимаю шлем. Говорят. Говорят. Говорят.
А это не мне удалось.
Гад…
Он, наверное, с самого начала знал, что так будет.
Слишком ярко все. Назад не получится.
Урод.
Не надо меня никуда тащить. Не надо. Я тут побуду. Понимаете? У него там еще было время. Несколько часов.
Людмила Минич
Широкими мазками
Ему не следовало приезжать. Это было ошибкой, но Лена написала такое теплое, душевное письмо…
«А я про тебя рассказала ребятам. Удивлялись, спрашивали, какой ты сейчас. С виду мало поменялся, но мы всего минут пять в коридоре болтали…» И дальше в том же духе. Просила не сердиться на маму – это она сообщила его адрес.
«Хорошо хоть только адрес, а не, например, персональный код, с нее бы сталось», – подумал тогда Кирилл, но по мере чтения он ударился в воспоминания и невольно смягчился, даже «поплыл», хотя особого повода ностальгировать не было.
Он редко приезжал в родные места. Только из-за мамы. Та упорно не желала перебираться ни в Сиэтл, ни в Прагу, не забывая, впрочем, регулярно жаловаться, что он совсем ее оставил, не желает видеть и вообще «зазвездился». Последнее ему не нравилось больше всего, любимый ею сленг начала века отдавал почти что архаикой. Но это еще ничего по сравнению с желанием до конца своих дней не покидать насиженное место лишь потому, что «здесь остаются могилы дорогих ей людей», то есть отца Кирилла, маминых родителей и еще двух-трех родственников, которые тоже шли в расчет. Наверно, это смотрелось
