сюда?… Кстати, если лиги объединятся, Уэйн не сможет играть в профессиональной команде, потому что ему еще нет двадцати, и ему придется вернуться в юниоры».
Я сижу и судорожно соображаю, какую сумму могу назвать. Я только собираюсь вымолвить «10 000 долларов», а он уже подписал чек и отдает его мне. «50 000 долларов».
«О, хорошо», – слабо промычал я, и мы помчались обратно в его великолепный дом обсуждать условия контракта. Ай да Уолтер Гретцки, ай да делец!
Эту сторону моей жизни люди обычно не очень хорошо понимают и представляют. Когда Уэйн стал профессионалом, мне пришлось стать и поверенным в его делах, и агентом, и адвокатом – всего понемногу. Потому что около него вьется масса людей, жаждущих поживиться, и, если не следить за каждым шагом, его состояние просто растащат по кусочкам. Но тогда в Ванкувере… Что я знал тогда, говоря с дельцом- миллионером о сказочных суммах, каких никто в моей семье отроду не видел? С нами был агент Уэйна Гас Бэдли, но мы тоже участвовали в переговорах: ведь это наш сын и речь шла о его будущем. Нам было страшно, особенно угнетала неизвестность.
Скалбани в то время владел командой «Рейсерс» в Индианаполисе, но вел переговоры о приобретении «Хьюстон Аэроз» или «Квебек Нордикс». Он еще не решил, в какой из клубов определить Уэйна, если купит его. Вдруг в середине наших переговоров он позвонил какому-то хоккейному деятелю в Хьюстон, и тот посоветовал отказаться от Уэйна, потому что то ли еще очень юн, то ли недостаточно быстр… Он даже назвал кого-то взамен Уэйна. Нельсон поблагодарил его, повесил трубку, и мы вернулись к столу переговоров.
Наконец все обсудили и уладили, но контракт не был написан. Он был составлен только на следующий день на борту самолета Скалбани. И писать контракт пришлось самому Уэйну.
Скалбани решил, что официально о контракте нужно известить публику в Эдмонтоне, наверное, потому что это был город ВХА. Но контракт-то еще не подписан! Черт возьми, да его же еще не напечатали! Нельсон начал диктовать, а мы с Филис сидели в этом роскошном самолете и смотрели, как наш мальчик пишет что-то, что должно принести немыслимое, по нашим представлениям, богатство. Это было похоже на сон. В жизни такого не бывает. Сейчас мы проснемся, и…
Но вот сидит Уэйн, пишет что-то на обычном листе бумаги, подложив под него школьный трафарет, чтобы строчки не прыгали. В конце концов, он ведь пишет документ, который должен изменить всю его жизнь. Трудно писать ровно в такой ситуации без трафарета…
Журналисты называли цифру 1,75 миллиона долларов. Это неправда. Вообще, когда начинаешь иметь дело с контрактами, первое, что усваиваешь: суммы, о которых слышишь или читаешь в газетах, почти никогда не совпадают с суммами, проставленными в самом контракте. На самом деле соглашение было следующим.
Контракт – не с ВХА и не с «Индианаполис Рейсерс». Это был контракт о найме Уэйна Гретцки лично Нельсоном Скалбани. Уэйн «должен быть готов приступить к работе с 11 июня 1978 года либо в Хьюстоне, либо в Индианаполисе». (Когда позже Скалбани спросили, что было бы, если бы Уэйну по каким-то причинам не разрешили играть, он ответил: «Ну тогда бы у меня был самый дорогой в мире партнер в теннисе».)
Контракт заключался на четыре года с возможным продлением еще на три на условиях, устраивающих обе стороны. В случае отсутствия договоренности спор выносится в нейтральный арбитраж.
Из задатка в 250 000 долларов Уэйн должен был получить 50 000 в момент подписания той бумаги, что он сейчас писал под диктовку бородатого миллионера, остальную сумму – после того, как адвокаты одобрят другие пункты контракта.
Зарплата устанавливалась такая: в первый год – 100 000, в следующие два года-по 150 000 и в четвертый год– 175 000.
Контракт аннулируется в случае слияния лиг и запрещения юниорам играть в профессиональных командах, причем Уэйн сохраняет все выплаченные ему на тот момент деньги.
Вот так: 825 000 за четыре года игры. В юниорской команде «Б» игрок получает 4 доллара за победу, 2 доллара за ничью, 1 доллар за проигранный матч. В «Грейхаундз» он получал 25 долларов в неделю. Теперь он будет зарабатывать 3000 в неделю. Можно сказать, значительный рост зарплаты.
До сих пор Уэйна иногда спрашивают, сколько он на самом деле получал, играя в юниорах. «Ну, понимаете, – говорят они, подмигивая, – сколько сверх официальной ставки 25 долларов?». Он хохочет в ответ, потому что только однажды он получил кое-что, кроме зарплаты. Когда его пригласили в команду Канады на чемпионат мира среди юниоров, он приехал без пальто. Анжело Бамбакко купил ему пальто на свои личные деньги. «Но вы правы, 25 долларов в неделю не получает никто. Все получают 24 доллара 1 цент: 99 центов – налог».
Как бы то ни было, Уэйн закончил писать. Он и Нельсон подписали контракт, я и Гас подписали его как свидетели. Мы приземлились в Эдмонтоне, здесь состоялась пресс-конференция, а потом полетели в Индианаполис и там попрощались со своим сыном.
Пресс-конференция была бурной. Как только мы вышли из самолета, на нас набросилась толпа репортеров (естественно, какие-то слухи просочились), а в отеле журналистов было еще больше. Но возвращаясь домой в Брэнтфорд, я думал не о них. Я перебирал в памяти наш разговор в гостинице в Ванкувере. Разговор, который мы вели втроем: мать, сын и отец…
Мы с матерью с самого начала поставили два непременных условиях при подписании Уэйном любых соглашений. Первое: он должен жить в какой-либо семье; второе: он должен продолжать учебу до окончания двенадцатого класса. Значит, у него будут дела кроме хоккея. Это будет нелегкая жизнь. Я хотел убедиться, что Уэйн представляет, как тяжело ему придется.
– Уэйн, ты представляешь, на что идешь? Ты хорошо все себе уяснил?
– Да, – ответил он.
– Ты должен твердо все решить для себя. Никакие деньги тебя не обрадуют, если тебе не по силам окажется эта жизнь. Ты понимаешь, что теперь ты не принадлежишь себе? Тебе придется отказаться от многого, чем живут твои ровесники. Готов ли ты к этому?
– Да, я все знаю.
Я сделал еще одну попытку.
– Ты уверен в себе? Ты уверен, что такой жизни ты хочешь? Если ты так сильно хотел достичь именно этого, мы согласны. Но если ты сомневаешься, поехали домой и забудем все.
– Я все понимаю. Я знаю, как это будет.
Он думал, что знает. Мы тоже думали, что знаем. Но оказалось, что в то время мы ничего не знали…
«Бабуля – чертовски хороший вратарь»
«Совсем неплохо оказаться среди людей, которые балуют тебя потому, что ты их внук и они тебя любят, а не потому, что ты Уэйн Гретцки».
Первым вратарем, который пропускал шайбы после бросков Уэйна, была его бабушка, моя мать. Может быть, когда-нибудь ее портрет появится в Зале хоккейной Славы.
Уэйну было два года, он играл маленькой игрушечной клюшечкой, а вместо шайбы у него был мягкий мячик. По субботам на ферме мы обычно смотрели по телевизору обозрение «Хоккейный вечер в Канаде». В комнату, скользя по деревянному полу, как на коньках, вкатывался Уэйн, направляясь к бабуле, сидящей в большом покойном кресле с такой же, как у внука, клюшечкой в руках. Он шлепал клюшкой по мячику, а когда тот отскакивал от ноги бабушки или от ее кресла, он снова бросался на мяч и колотил по нему. Конечно, никто еще не успел ему ничего рассказать ни о правилах, ни о самой игре в хоккей, но казалось, что о добивании он догадался сам.
Ферма, бабушка и дедушка, «Хоккейный вечер Канады»… Может быть, есть лучшее место для воспитания мальчишки, но я такого не знаю.
Мой отец, Тони, купил эту ферму в тридцатых годах на ссуду, которую он получил как ветеран войны. Двадцать пять акров земли с рекой, протекающей посередине.
Отец мой по национальности белорус. Предки его были земледельцами. Он родился и вырос в небольшой деревушке в России, а в начале века за несколько лет до первой мировой войны вся их многодетная семья эмигрировала. Когда они добрались до Америки, семья разделилась: три брата и сестра остались в Соединенных Штатах, трое других с матерью поселились в Аргентине. Мой отец жил в Чикаго,
