больно грозен был голос у мужчины. Но сама же первая не выдержала и посмотрела назад.
Джэйфф с ножом в руке склонился к мертвецу и что-то делал с его лицом. И это «что-то» больше всего напоминало…
Спазм прокатился по пищеводу, леди Янамари тяжело сглотнула и быстро отвернулась. Догадалась.
Рогатая гора на первый взгляд не представляла никакой угрозы для расположившегося в ложбинке у ее подножья лагеря чори. Очень удобное местечко – со всех сторон от ветров закрытое, рядом ручеек и источник с ключевой водой, и стоит оказаться за соседней горкой – не услышишь ни малейшего звука. Идеальный лагерь, просто идеальный. И Джэйфф Элир сделал все от себя зависящее, чтобы так подумал Четырехпалый. Помнится, осенью рилиндар потратил неделю, пока вычистил источник, засыпал ямы, откатил камни и, наоборот, сделал непригодными другие возможные места стоянок. Ждать, когда капитан Ксори решит расположиться под Рогатой горой, пришлось до мая. Зато как все совпало – лагерь в нужном месте, рядом – посвященная Земле женщина-шуриа, отягощенная чувством вины, и целая ночь впереди. Другого шанса не будет никогда, хоть еще сто лет жди.
– Смотри, смотри внимательно, – шепнул рилиндар Джоне и дал ей подзорную трубу.
Лагерь как лагерь: палатка для офицеров, тенты для солдат, костры, часовые. Кто-то готовит себе ужин, кто-то латает одежду, кто-то азартно режется в карты. И у каждого черно-синяя нашивка, и у каждого мушкет.
– И, возможно, завтра им прикажут вырезать каждого шуриа на этом острове. Чтобы, когда будет взят форт, никто не мешался под ногами, – жестко сказал Джэйфф.
Его рука, лежащая на Джониной спине, стала удивительно твердой и тяжелой, словно камень.
– Я, конечно, не могу знать точно, что ты сделала, но готов поклясться ликом Шиларджи, что господин Тиглат выманил у тебя немножко денег на свои забавы.
– Много… – прошептала женщина.
– Что ты сказала?
– Я сказала – много денег, по меркам Шанты так вообще целое состояние. Я виновата.
– Ты виновата. Весь Синтаф виноват, – прошипел на ухо рилиндар. – Но, к сожалению, мы не сможем сейчас спуститься и всех их перебить. Мне очень хочется, чтобы вместо воды в этом ручье потекла кровь, но не выйдет.
Он многозначительно замолчал, лежа рядом на траве.
– Но есть другой способ, – как-то сразу догадалась Джона.
– Есть.
Джэйфф кивнул на двойную вершину Рогатой горы.
– Она только выглядит незыблемой и прикидывается безопасной, эта здоровенная хитрюга. Но дожди уже промыли в склоне глубокие трещины и образовали пустоты, целостность пород нарушена. Когда-то я облазил здесь каждый склон и нашел выход песчаного слоя, затем я долго вычислял, куда же он тянется, в каком направлении, и все-таки нашел. Стоит только сдвинуть его – и половина горы рухнет прямо на спящий лагерь.
Вечереющее небо отражалось в грязно-синих глазах шуриа, как в глубоких ледниковых озерах. На притихшую Джону он даже не смотрел.
– Ты – земная, и ты не можешь воззвать к духу горы, я – огненный, меня бы он послушал, но я – мужчина.
Истинная правда. Все именно так. Но есть способ. Всегда есть способ обойти запреты.
– Когда в Джезим пришли хёлаэнайи, никому из нас даже в голову такого не пришло бы. Никогда. Разве мы могли завалить русло реки, устроить так, чтобы их войско захлебнулось в рукотворном половодье? А как же лес и луг? Что же будет со старицей? Вот о чем мы думали, Джойана. Разве мы могли причинить боль нашему Джезиму, нашей Радости?
– А потом?
– А потом стало бесполезно. Все равно что убивать собственных детей ради мести их непутевому отцу. А потом…
– Пришли диллайн, – закончила за Джэйффа леди Янамари. – Со своими ружьями и пушками, и их было слишком много.
– Да. А Джезим все равно один-единственный, – вздохнул мужчина. – И Шанта одна. Надеюсь, она простит меня…
– Нас, – добавила Джона и стянула с головы фатжону, обнажая торчащие в разные стороны смоляные космы.
…Она шагнула в его огонь нагой и беззащитной, точно маленькая сухая веточка. Тихонько вскрикнула, трескаясь от нестерпимого жара, и сломалась в могучих объятиях. Так в жаркое лето медленно тлеющий торфяник вдруг превращает лес в море огня, отпуская из глубин слишком долго томившееся по простору и ветру пламя. Кричат и рушатся деревья, гибнут живые твари, корчатся в муке травы и подлесок. Но как ни силен и смертелен огонь, земля все равно сильнее, она примет в себя жар, она отдаст ему себя, но ему никогда не победить, никогда. Пламя пожрет само себя, и останется пепел, а потом прольется дождь, и земля станет еще щедрее, еще плодоноснее.
Земля никогда не ведет счет веснам и зимам, не помнит она, сколько раз легли снега и оделись в золото и киноварь леса, и Джона тоже забыла о времени. Зачем отмерять минуты, которые текут теплым медом, которые осыпаются лепестками на разгоряченную кожу, которые сплетаются змеиными телами? Зачем намечать сроки, если сама Жизнь не имеет конца и предела?
Где-то там внизу разом оборвались полторы сотни жизней, их беззвучный вопль взлетел в небеса и был поглощен без остатка. Никто не услышал, кроме духов, богов и шуриа. Грохот обвала не в счет, он стек по склонам обратно в уже несуществующую лощинку, чтобы остаться там навсегда и разделить участь погребенных заживо. Теперь пусть боги решают, кому достанутся души, это их божье дело. Кому-то придется искать следы Оддэйновой Своры, и далеко не всем это удастся. Других примет Предвечный диллайн, бог, которого они призвали. Эсмонды твердят, будто щедр он и добр, будто никому из верующих в него нет отказа. Широко открыты врата в его небесное царство, и только шуриа заказан вход. Ведь среди погребенных под обвалом чори были и дети Шиларджи – полукровки, разобидевшиеся на весь мир. Они-то и будут стеречь безымянную лощинку под Однорогой горой, и станут ее духами. И так, наверное, будет справедливее всего.
– А вот скажи мне, Джойана… Как женщина…
Бывший рилиндар лежал на боку, подперев голову рукой, и вырисовывал на Джонином бедре неведомые узоры кончиком собственной косы.
– Скажи мне как женщина, чего ей еще нужно от меня? Что мне еще сделать?
Леди Янамари ответила недоумевающим взглядом, мол, разъясни свой вопрос, будь так добр и любезен.
– Водой напоил – раз, лодыжку вправил – два, подругу, то бишь тебя, спас – три, купание обеспечил и одежду дал – четыре, ногу вылечил – пять, мушкетом вооружил – шесть, дезертира повесил – семь, – методично пересчитывал Джэйфф свои заслуги перед неприступной ролфийкой. – Что мне еще сделать, чтобы она на меня обратила внимание?
И ведь не шутил ничуть. Бывает, случается, происходит, когда душе, сердцу и телу угоден чужак из чужого, ненавидимого племени. Кому это знать лучше, чем самой Джойане? Она сама несла сладкое бремя любви и смертельной обиды. Потому что никакая, веками кованная в горнилах войн и убийств ненависть не способна перекричать вопль разгоряченного жаждущего тела: «Этого хочу! Да, вот этого! И детей только от него! Только от вот этого, от проклятого, от жестокого!»
Ни за что не догадаться, что же так влечет бывшего непримиримого убийцу хёлаэнайев к одной из их бешеного племени: может, едва усмиренная свирепость, или жадность в желаниях, или прямота и честность. Непроницаемы глаза шуриа, в них только отраженный свет Дилах.
– Ролфийские девы неравнодушны к мужской гордости, – лукаво ухмыльнулась Джона, чувствуя, как вспыхнули жаром скулы Джэйффа. – Попроси ее заплести тебе косы. И не упусти свой шанс.
Когда-то перетянутое удавкой, горло снова болело, и Грэйн безотчетно потирала навсегда впечатавшийся в кожу след жесткой пеньки. Пусть природа детей Морайг такова, что даже зубы у них со
