Щек.
Женщина присела рядом с Филом и, странное дело, они словно остались наедине. Вокруг продолжали шуметь и хохотать разгоряченные творчеством и самогоном зрители, но весь этот шум как бы отдалился от Фила, и на первом плане осталось только красивое лицо и белый платок.
— Я думаю, что ты родился под созвездием Скорпиона, — улыбнулась ослепительной улыбкой женщина.
— Отчего вы так решили? — растерянно переспросил Филипп и краем глаза увидел на противоположном краю круга горящие яростью глаза Ларисы.
— Решаем не мы, мы просто узнаем о принятых решениях, — поймала взгляд Ларисы жещина и положила свою руку на руку Филиппа:
— Здесь нам не дадут поговорить, пойдем к реке. Если ты опустишь прямую линию из центра созвездия Скорпиона, то увидишь, что твоя точка сегодня совпадает с моей.
Фила просто передернуло от ее слов.
Он вспомнил недавний разговор с Ларисой, а к тому же перед глазами вдруг замаячил пьяный богомаз из далекого детства, и разлился странный свет по карте на холодной крыше многоэтажки.
— Я тебя чем-то испугала? — рука женщины еще крепче сжала его руку. — Ты не должен ничего бояться. Просто ты должен идти туда, где тебя ждут.
— Фил! — глубоким сопрано окликнула его Лариса. — Иди сюда, пожалуйста!
— Сейчас! — махнул ей рукой в ответ Филипп, но сам не мог оторвать глаз от улыбки собеседницы, — Куда идти? — неожиданно осипшим голосом переспросил он.
— Отвечай сам на все свои вопросы, — засмеялась женщина, — но не делись ответами ни с кем. — Она встала и с усмешкой взглянула в сторону Ларисы. — Главное — тебе никто не должен мешать. Хочешь — завтра и уедем?
Перед глазами Филиппа вдруг отчетливо проявилась одесская ночь, отец и голос соседки по дачному домику:
— Ну, поехали со мной, — горячо шептала женщина, обращаясь к отцу, — ты же не любишь её, я знаю!
— Ты не понимаешь, — грустно отвечал отец, — у меня пацан растёт, он её любит, она — мать.
— Я буду любить его больше! — ещё жарче шептала женщина. — Что ты можешь ему дать в своём Киеве? Вырастет в подворотне. А у меня в Москве квартира, я кандидат наук, он будет как сыр в масле!
— Перестань, — тихо отвечал отец.
— Кто вы? — Филипп вскочил на ноги и крепко сжал руку женщины, но она легко освободилась от его железной хватки и поправила платок на плечах.
— Это не важно — кто я. Важно — кто ты. И я тебя ей не отдам. До встречи в Москве!
Она исчезла в складках покрова глубокой ночи, и только тут Фил увидел, что у костра кроме него и Ларисы уже никого нет, да и сам костер уже превратился в кучу тлеющих углей.
— Слушай, — обнял он Ларису, — какая странная баба подошла!
— Я видела, — сухо отреагировала она на жест Филиппа, — ты словно оглох, такое впечатление, что улетел на Марс.
— Нет, это не на Марсе, это в другой точке пространства, — попытался поцеловать ее Филипп, но Лариса оттолкнула его:
— В следующий раз, любимый, я вырву волосы любой суке, с которой ты соберешься в космос!
Ее просто колотило от ревности, казалось, что сейчас достанется и Филиппу, и любому, кто попадется под руку горячей аварской княжне. Было только одно средство от ревности, и Филипп потащил упирающуюся Ларису к палатке.
Ужасно было то, что они устроились по соседству с палаткой Натали и Александра. До самого утра оттуда раздавались звуки ссоры, плача и диких оскорблений в адрес Натали. Филипп никак не мог увязать услышанное с образом раскованного и демократичного гуру, и он только пожимал плечами на молчаливые вопрошающие взгляды Ларисы. Когда же она умудрилась задремать, Фил встал и вышел поздороваться с первыми лучами солнца.
У все еще слегка дымящегося костра сидел музыкант и тихо перебирал пальцами клавиши валторны. Он не издавал ни единого звука, но Филипп отчетливо слышал мелодию и видел, что музыкант слышит ее тоже.
— Как тебе это нравится? — спросил музыкант, но Филипп не успел ответить, как спросивший сам же и продолжил: — Всю ночь он вправлял своей чувихе мозги!
В этот момент перед ними возник Александр. Он, как ни в чем не бывало, продекламировал что-то из Хармса и предложил отправиться к реке на утренний заплыв. Филипп и музыкант двинулись за гуру в сторону реки по колючим устюкам скошенного камыша, но через несколько шагов Александр остановился и указал пальцем на стог сена на краю луга, в утренней дымке казавшийся высокой горой. — В три шага! — крикнул странную фразу Александр и помчался в сторону стога.
Не сговариваясь, Фил и музыкант рванули за ним, и Филу показалось, что он сделал, действительно, всего лишь несколько гигантских шагов и оказался у подножия высоченного травяного холма. Более того, он увидел, что Александр, не останавливаясь, взбежал на самую верхушку стога, и самое удивительное, Фил и музыкант проделали то же самое, словно и не было перед ними пусть и пологой, но трехметровой стены.
Они стояли на вершине.
Туман закрывал землю, и от этого терялась перспектива реальной высоты холма. Казалось, что под ними гигантская пропасть.
Над рекой поднимался плавно раскаляющийся блин солнца, и волны света растекались по ослепительно желтому песку берега, по густой зелени камышей и по нежно-голубому поднебесью.
Гуру раскинул руки, и Филипп понял, что сейчас услышит некое откровение, которое многое прояснит ему самому.
— Никогда не женитесь на артистках, — произнес Александр торжественным голосом, — они все бляди и предательницы!
Он соскочил со стога и помчался дальше, к реке. Музыкант странно хмыкнул и помчался за ним, напевая дурным голосом: «Не женитесь на курсистках, они толсты, как сосиски.»
Филипп слез со стога и заковылял назад, к лагерю, проклиная торчащие устюки осоки и не понимая, как он мог минутой раньше бежать по этому полю.
Рок-оперу они не дописали.
Натали разошлась с Александром, и след гуру затерялся в каких-то странных житейских переплетениях, в которых он оказывался, вдруг, мужем дочери начальника КГБ, затем заключенным, под порядковым номером, музыкантом приморского ресторанчика и вновь преподавателем музыкального училища в Киеве. Физически он где-то существовал, но его духовное присутствие не ощущал никто, словно в тот памятный утренний час его существо раздвоилось, и тело выплыло из холодных днепровских волн, а дух отца-настоятеля свободных и раскованных хиппи пошел на дно, вместе с пошлым утверждением — «Все они — бляди...».
О женщине в белом Филипп не вспоминал до самого конца экзаменов, но тут случилось побывать в Киеве одному из Московских театральных мэтров, и энергичная дочка одного из великих украинских актеров организовала для него на дому показ лучших работ студентов института.
Мэтр был известным балетоманом, режиссером, критиком и педерастом одновременно. В Москве это не вызывало такого раздражения, как в Киеве, где гомиков беспощадно сажали в тюрьму, невзирая на их творческие достижения. Борис Александрович манерно откидывал тонкие пальцы, унизанные крупными дорогими перстнями, но курил, почему-то, дешевые папироски. Филипп показал веселую сказку, которую разыгрывал вместе с сокурсниками в лубочном скоморошьем стиле. Мэтр благосклонно просмотрел часовую программу показа и отправился в соседний зал на званый обед, но вскоре оттуда выбежала с радостным известием взволнованная дочка украинского классика:
— Филипп! Тебя приглашают в Москву! Твоя работа очень понравилась, и ты сможешь учиться у Бориса Александровича на курсе. Завтра он ждет тебя для беседы к десяти утра в гостинице Октябрьская!
