христианству и имеющей целью упразднить христианскую мораль, единственное назначение которой они видели только в том, что она 'мешает счастью людей'.
Вообще религия, этика, политика, мораль, общественность — все расценивалось молодыми эстетами с точки зрения красоты и наслаждений, как единственного и непреложного критерия, игравшего в их глазах роль 'категорического императива' Канта. Тут все было ново и неожиданно для молодой девушки, большую часть своей жизни прожившей в провинции, в тиши помещичьей усадьбы и только две-три зимы проведшей в Москве.
Немудрено, что господа 'сатанисты' показались ей 'такими смелыми, такими гордыми', а их стремления к неизведанным еще впечатлениям, их жажда пережить настроения и ощущения, которые 'не испытывались еще никем из людей', казались ей такими красивыми. Их рассказы — сдержанные и осторожные — о таинственных 'черных мессах', которые в глубоком секрете устраиваются парижскими сатанистами, заинтересовывают молодую девушку. Она стремится поближе подойти к новому явлению, поразившему ее воображение.
Но как только завеса таинственности открылась перед ней, низменная идеология сатанистов не могла не оттолкнуть ее от себя. Для молодой девушки стало совершенно ясно, что сатанизм — в сущности только грубая лубочная пародия на религию, что это религия наизнанку и что 'черная месса' сатанистов — не что иное, как нелепая игра и профанация, возмутительная для всякого сколько-нибудь религиозного человека.
Разочарование росло. Чем ближе знакомилась она с сверхчеловеками, не признававшими ничего, кроме 'культа красоты', чем внимательнее присматривалась она к ним, тем все сильнее росло ее чувство антипатии к ним.
'Смелые и гордые' ницшенианцы сплошь и рядом оказывались в жизни такими мелкими, беспринципными, ничтожными людишками. Жадные до всего экстравагантного, они в погоне за 'неизведанными наслаждениями' проявляли крайнюю, неразборчивость в средствах и полную эмансипацию от всяких требований морали… В результате неприятный, горький тяжелый осадок остался на сердце девушки от всех этих встреч, от всех знакомств.
Потянуло в Россию. Соскучились по русской провинции, по русской интеллигенции, по своей родной усадьбе с ее уютом и 'традициями'. К скорейшему возвращению в Россию властно призывали и сильно порасстроившиеся финансы, и пошатнувшееся экономическое положение семьи. Вернувшись в Россию, они поселились в своем имении, а зимы стали проводить в Москве.
Два года назад Ксения Владимировна вышла замуж за своего соседа по имению, местного земского деятеля Гончарова, 'умеренного прогрессиста', который пользуется в губернии репутацией хорошего опытного хозяина и страстного спортсмена… Была ли она счастлива, — я не знаю, мнения же ее родных на этот счет были различны.
В последнее время у нее появились новые интересы жизни в связи с ее выступлением на литературно-художественном поприще. Недавно вышедшая в свет книжка ее рассказов, в которой она тонко затрагивала религиозно-этические проблемы, не прошла незамеченной и вызвала несколько сочувственных отзывов в печати со стороны рецензентов, которые, как я могу свидетельствовать, ни в родстве, ни в дружбе с автором не состояли. Книжка охотно покупалась. Этот успех значительно окрылил Ксению Владимировну, и теперь она с увлечением отдалась разработке плана большой повести, в которой главное место отводится представителям современных религиозных исканий и, между прочим, разным 'старцам', 'пророкам', 'прозорливцам', юродивым и т. д. В этих видах она часть зимы 1914 года провела в Петрограде, живя в семье своего двоюродного брата, видного петроградского чиновника, делающего быструю карьеру в одном из наших ведомств.
Возвращая мне мои материалы, г-жа Гончарова высказала, что ее особенно интересует личность 'старца' и 'пророка' Григория Распутина, о котором она слышит со всех сторон и относительно которого она нашла в моих материалах много сведений, исходящих как от его почитателей, так и от его врагов. В обществе о 'старце-пророке' создаются и распространяются целые легенды. Он становится исторической фигурой.
— Вы знакомы с ним лично? — спросила она меня.
— Нет, до сих пор я лично с ним не знаком. Мой ответ, видимо, опечалил молодую даму.
— Ах, как жаль, что вы не знаете его лично, — сказала г-жа Гончарова. — Признаюсь вам, я рассчитывала, что вы поможете мне познакомиться со старцем.
— Познакомиться с 'пророком' очень нетрудно, — заметил я. — Было бы желание.
— Каким образом? — оживилась моя собеседница. — В таком случае я очень прошу вас устроить мне это знакомство.
— А как отнесутся к этому ваши родные? — спросил я.
Госпожа Гончарова сделала удивленное лицо и пожала плечами.
— Я человек взрослый и самостоятельный, мои действия не подлежат контролю родных, — сказала она тоном, в котором вновь зазвучало чувство обиды.
— Однако… — начал было я, но она тотчас же перебила меня.
— Извиняюсь… Но я не думаю, чтобы мои родные имели что-нибудь против моего знакомства со старцем, который заставляет говорить о себе всю Россию от мала до велика. Его выводят в романах, повестях, рассказах. Им интересуются и за границей. Для меня он представляет интерес как литературный тип, яркое, красочное пятно на фоне нашей общественности.
— Но согласитесь, что в данном случае могут быть различные взгляды, различное отношение, — возразил я. — Не забывайте, что 'старец' в широких кругах пользуется слишком определенной репутацией. А среди интеллигенции о нем нет двух мнений, — сказал я, старательно подчеркивая последние фразы.
— Позвольте, но сами вы лично находите что-нибудь предосудительное в знакомстве со 'старцем'? — спросила меня г-жа Гончарова тоном экзаменатора.
— Во всяком случае, я не рекомендовал бы лично знакомиться с ним молодым дамам и барышням, особенно с приподнятой нервной системой, мятущимся, наклонным к экзальтации.
— Благодарю вас, — с явной иронией заметила г-жа Гончарова, — очевидно, вы и меня зачислили уже в рубрику экзальтированных, мятущихся дам.
— Простите… я говорю вообще… Вы знаете, что наш век не напрасно считается нервным веком. И это особенно применимо к прекрасной половине человеческого рода, как находящейся в гораздо более худших условиях жизни — общественных, правовых, политических и т. д.
— Значит, вы решительно отказываетесь содействовать моему знакомству с 'прозорливцем'?
— Решительно… до тех пор, конечно, пока я не узнаю, что ваши родные ничего не будут иметь против вашего личного знакомства с Распутиным.
— Хорошо, — немного подумав, сказала г-жа Гончарова. — Я переговорю со своими родными по этому поводу и завтра же сообщу вам по телефону об их решении. Вы позволите?
— Пожалуйста.
На другой день г-жа Гончарова сообщила мне, что ее родные не только ничего не имеют против ее знакомства со 'старцем', но, наоборот, просят меня посодействовать этому знакомству, так как признают, что оно необходимо ей для задуманной ею повести из жизни современного общества.
— Теперь ваши сомнения отпадают? — слышу я торжествующий голос Ксении Владимировны.
— О да, конечно. И в доказательство этого я могу сейчас же сообщить, что вам следует предпринять для достижения вашей цели… Вы слушаете?.. Как-нибудь утром, около 9 или 10 часов, не позднее, позвоните по телефону N 00-00. Запишите. Это телефон Распутина, вы найдете его в телефонной книжке. Скажите ему, что вы желали бы повидать его, чтобы посоветоваться по одному делу. Этого будет достаточно вполне. 'Прозорливец' очень любит новые знакомства, особенно дамские. Не сомневаюсь, что ваше контральто сразу же расположит его в вашу пользу. А какое дело, какой совет, — это вы уже сами придумаете лучше меня. Попросите его назначить время, когда вы можете застать его. Адрес 'старца': Английский проспект, дом 3, кв. 10.
— Большое вам спасибо. Я завтра же позвоню к нему. И о результате непременно сообщу вам. До свидания!..
