люблю смотреть на ее лицо, когда она об этом не знает.
Я нахожу сложенную газету — ее, наверное, оставили посетители. На передней странице изображен разбитый на две части мост. Интересно, действительно ли он такой? На другой странице я вижу снимок, на котором изображены мы с Ма и полицейские в ту минуту, когда Ма несла меня в участок. Заголовок статьи гласит: «НАДЕЖДА ДЛЯ МАЛЬЧИКА-БОНСАЙ». Я с трудом разбираю слова:
«Персонал престижной камберлендской клиники зовет его Чудо-Джеком. Сестры и врачи полюбили этого маленького героя, который в субботу вечером храбро открыл для себя новый мир. Этот длинноволосый маленький принц является плодом насилия, которое неоднократно совершалось над его красивой молодой матерью чудовищем, заточившим ее в сарае в своем саду. Этот негодяй, пытавшийся скрыться бегством, был задержан полицейскими в два часа ночи в воскресенье. Джек говорит, что все хорошо, и восхищается пасхальными яйцами, но до сих пор спускается и поднимается по лестнице на четвереньках, как обезьянка. Он провел все пять лет своей жизни в ветхом, обложенном пробкой сарае, и специалисты до сих пор не могут решить, как сильно и в чем он отстает от других детей».
Ма просыпается и выхватывает у меня газету.
— Давай лучше я почитаю тебе книгу про кролика Петра.
— Но ведь здесь написано обо мне, о мальчике-бонсай.
— Что там еще за банзай? — Она снова смотрит в газету и, убирая волосы с лица, стонет.
— А что такое
— Это такие крошечные деревца. Люди выращивают их в горшках и каждый день обрезают, чтобы они росли искривленными.
Я вспоминаю наш цветок. Мы никогда его не обрезали, позволяя ему расти, как он захочет, а он взял и умер.
— Но я ведь не дерево, а мальчик.
— Это — просто образное сравнение. — Ма комкает газету и бросает ее в мусорное ведро.
— Там написано «является», но ведь являются только привидения.
— Газетчики часто пишут неправильно.
Газетчики — это все равно что люди из «Алисы в Стране чудес», которые на самом деле оказались колодой карт.
— Там написано, что ты красивая.
Ма смеется. Но ведь она и вправду красивая. Теперь я видел уже много настоящих человеческих лиц, но у нее — самое красивое.
Я снова сморкаюсь — кожа вокруг носа стала красной и болит. Ма пьет свои обезболивающие таблетки, но головная боль у нее не проходит. Я не думал, что у нее будет болеть голова, когда мы окажемся снаружи. Я глажу в темноте ее волосы. Правда, в комнате номер семь не бывает полной тьмы, потому что серебряное лицо Бога светит в окно. Ма была права: оно совсем не круглое, а заостренное с обоих концов.
Ночью вокруг нас летают вампиры-микробы, надевшие маски, чтобы мы не смогли увидеть их лиц. Потом появляется пустой гроб, который превращается в гигантский унитаз, и смывает в себя весь мир.
— Тише, тише, это всего лишь сон, — успокаивает меня Ма.
Потом сумасшедший Эджит заталкивает какашки Раджи в пакет, чтобы отослать их нам, и все из-за того, что я оставил себе шесть игрушек. Кто-то ломает мне кости и втыкает в них кнопки. Я просыпаюсь в слезах, и Ма позволяет мне долго сосать ее правую грудь, молоко в которой на этот раз довольно жирное.
— Я оставил себе не пять, а шесть игрушек, — говорю я Ма.
— Что?
— Ну, из тех, что прислали сумасшедшие поклонники, я оставил себе шесть.
— Это не важно, — отвечает Ма.
— Нет, важно, я оставил шесть, а не отослал их больным детям.
— Но ведь их прислали тебе, их тебе подарили.
— Тогда почему ты разрешила мне взять только пять?
— Нельзя же иметь столько, сколько хочешь. Спи.
Но я не могу уснуть.
— Кто-то зажал мне нос.
— Просто твои сопли загустели, а это значит, что ты скоро совсем поправишься.
— Но как же я поправлюсь, если не смогу дышать?
— Для этого Бог и дал тебе рот, чтобы ты дышал через него. Это его план Б, — говорит Ма.
Когда начинает светать, мы считаем своих друзей. Это — Норин, доктор Клей, доктор Кендрик, Пилар и женщина в фартуке, имени которой я не знаю, и еще Эджит и Найша.
— А кто это такие?
— Мужчина с ребенком и собакой, который вызвал полицию, — отвечаю я.
— Ах да.
— Только я думаю, что Раджа — мой враг, потому что он укусил меня за палец. Да, еще офицер Оу и полицейский, имени которого я не знаю, и капитан. Итого десять друзей и один враг.
— Ты забыл о бабушке, Поле и Диане, — говорит Ма.
— И еще о Бронуин, моей двоюродной сестре, которую я еще не видел. И о моем отчиме Лео.
— Ему уже под семьдесят, и от него несет опиумом, — говорит Ма. — Она, должно быть, совсем свихнулась.
— А что такое свихнулась?
Но Ма не отвечает на мой вопрос, а спрашивает:
— Так сколько же у нас получилось?
— Пятнадцать друзей и один враг.
— Знаешь, собака просто испугалась, и у нее были на это причины.
А клопы кусают безо всякой причины.
— Ну хорошо, — соглашаюсь я, — пусть будет шестнадцать плюс миссис Гарбер, татуированная девочка и Хьюго, только мы с ними почти не разговариваем. Можно ли их считать друзьями?
— Да, кажется.
— Тогда получается девятнадцать.
Мне нужен другой платок. Бумажные платочки мягче, чем туалетная бумага, но иногда рвутся, когда промокают. Потом я встаю, и мы одеваемся наперегонки, и я выигрываю, только вот забываю надеть ботинки.
Теперь я уже так быстро спускаюсь на попе по лестнице, что у меня стучат зубы. Не думаю, чтобы я был похож на обезьянку, как написано в газете, но кто их знает, ведь у животных в телевизоре не было лестницы.
На завтрак я съедаю четыре французских тоста.
— Я что, расту?
Ма окидывает меня взглядом:
— Да, каждую минуту.
Когда мы приходим к доктору Клею, она заставляет меня рассказать ему о моих снах. Доктор говорит, что мой мозг, наверное, занят весенней приборкой. Я в изумлении смотрю на него.
— Теперь, когда тебе уже не грозит опасность, твой мозг собирает все страхи, которые тебе больше не нужны, и выбрасывает их в виде ночных кошмаров. — И он делает руками такой жест, будто что-то выбрасывает.
Я не возражаю, помня о манерах, но дело обстоит как раз наоборот. В нашей комнате я чувствовал себя в безопасности, а здесь — всего боюсь.
