Она укладывает меня спать. Я прислушиваюсь к ее дыханию, считая ее вдохи до десяти. Потом отсчитываю десять своих.
— Ма!
— Да?
— Ты думаешь о том, что может быть хуже?
— Иногда, — отвечает она. — Иногда мне приходится об этом думать.
— Мне тоже.
— Но потом я выкидываю эти мысли из головы и засыпаю.
Я снова считаю вдохи. Я пытаюсь укусить себя за плечо, но мне становится больно. Теперь я уже не думаю об обезьянках, я думаю обо всех детях в мире, но не о тех, которых видел по телевизору, а о настоящих, которые едят и спят, какают и писают так же, как и я. Если уколоть их чем-нибудь острым, из них потечет кровь, а если пощекотать, то они засмеются. Мне хочется увидеть их, но, когда их много, а я один, у меня начинает кружиться голова.
— Так ты понял? — спрашивает меня Ма. Я лежу в постели в комнате номер семь, а она сидит на краю.
— Я буду спать здесь, а ты — в телевизоре, — говорю я ей.
— На самом деле я буду внизу, в офисе доктора Клея, разговаривать с телевизионщиками, — отвечает мне Ма. — Мое изображение будет снято на видеокамеру, и позже, уже вечером, его покажут по телевизору.
— А почему ты хочешь поговорить с телевизионщиками?
— Поверь, мне этого совсем не хочется. Но я должна ответить на все их вопросы, иначе они от нас не отвяжутся. Я вернусь, когда ты еще будешь спать. Во всяком случае, к тому времени, когда ты проснешься, я уже буду здесь.
— Хорошо.
— А завтра нас ждет настоящее приключение. Ты помнишь, куда Пол, Диана и Бронуин обещали нас отвезти?
— В Музей естественной истории, посмотреть на динозавров.
— Правильно. — Ма встает.
— Спой мне песню.
Ма садится и поет песню «Спустись пониже, милая колесница». Но она поет ее слишком быстро, а голос у нее еще хриплый от простуды. Она берет меня за руку и смотрит на мои часы со светящимися цифрами.
— Еще одну.
— Меня уже ждут…
— Я хочу пойти с тобой. — Я сажусь на кровати и обнимаю Ма.
— Но я не хочу, чтобы тебя видели, — возражает Ма, укладывая меня на подушку. — Спи.
— Я не могу спать один.
— Но если ты не поспишь сейчас, то к вечеру будешь сильно измотан. Отпусти меня, пожалуйста. — Ма пытается разомкнуть мои объятия, но я только крепче сжимаю их. — Джек!
— Останься. — Я обвиваю ее тело ногами.
— Слезь с меня. Я уже опаздываю. — Ее руки с силой давят мне на плечи, но я еще крепче прижимаюсь к ней. — Ты же не младенец. Я сказала, отпусти…
Ма с силой отталкивает меня, я ослабляю хватку и, падая, ударяюсь головой о маленький столик.
Ма прижимает ко рту руку. Я кричу от боли.
— Ой, — говорит она. — Ой, Джек, ой, Джек, я так….
— Что случилось? — В двери появляется голова доктора Клея. — Все уже собрались, ждут только вас.
Я кричу так громко, как никогда еще не кричал, и держусь за свою разбитую голову.
— Боюсь, что сегодня не получится, — говорит Ма, гладя меня по мокрому лицу.
— Давайте тогда отложим запись, — предлагает доктор Клей, подходя поближе.
— Нет, откладывать нельзя — ведь нам надо создать фонд для обучения Джека в колледже.
Доктор кривит рот:
— Мы уже обсуждали с вами, достаточно ли такого повода…
— Я не хочу учиться в колледже, — говорю я. — Я хочу сняться на телевидении вместе с вами.
Ма вздыхает:
— Придется изменить наши планы. Мы возьмем тебя с собой, но только при условии, что ты будешь сидеть совершенно тихо и не издашь ни звука, согласен?
— Согласен.
— Ни единого звука.
Доктор Клей спрашивает Ма:
— Вы думаете, это хорошая идея?
Но я быстро надеваю свои ботинки, хотя голова у меня все еще кружится.
Офис доктора Клея трудно узнать — повсюду люди, лампы и аппараты. Ма сажает меня на стул в углу, целует в разбитую голову и что-то шепчет, но я не слышу ее слов. Она подходит к большому креслу, и какой-то мужчина прикрепляет к ее жакету маленького черного жучка. Потом к ней подходит женщина с коробочкой красок и начинает раскрашивать ее лицо.
Я вижу нашего адвоката Морриса, который читает какие-то листки.
— Мы должны будем посмотреть весь отснятый материал, а также то, что будет вырезано, — говорит он кому-то. Моррис с удивлением смотрит на меня, а потом шевелит пальцами. — Люди! — громко произносит он. — Оторвитесь на минуту! Мальчик тоже здесь, но снимать его нельзя — ни на видео, ни на фото для прессы, ни на личные фотоаппараты. Словом, никаких снимков, понятно?
Тут все поворачиваются ко мне, и я закрываю глаза. Когда же я открываю их, то вижу, что какая-то женщина со взбитыми волосами пожимает руку Ма. Ой, да это же ведущая ток-шоу, которая ездит в красной карете! Только сегодня кареты у нее нет. Я никогда до этого не видел живьем человека, которого показывают по телевизору. Как бы мне хотелось, чтобы это была Дора!
— В качестве заставки мы дадим название вашего шоу на фоне снимка сарая с самолета, — говорит ей какой-то мужчина, — потом — лицо героини крупным планом, а за ним — еще два кадра.
Женщина со взбитыми волосами широко улыбается мне. Все вокруг непрерывно ходят и разговаривают, и я снова закрываю глаза и зажимаю уши, как советовал мне делать доктор Клей, когда шум станет уж совершенно невыносимым. Кто-то считает:
— Пять, четыре, три, два, один…
Неужели сейчас взлетит ракета?
Женщина со взбитыми волосами произносит особым голосом, сложив руки, как на молитве:
— Разрешите мне сначала выразить вам свою благодарность и благодарность всех наших зрителей за то, что вы согласились встретиться с нами, хотя прошло всего шесть дней после вашего освобождения. За то, что вы отказались от дальнейшего молчания.
Ма сдержанно улыбается.
— Не могли бы вы начать нашу передачу с ответа на вопрос: чего вам больше всего не хватало в течение семи лет заключения? Помимо семьи, конечно.
— Зубного врача, — быстро отвечает Ма. — Это меня Бог наказал, поскольку раньше я терпеть не могла чистить зубы!
— После освобождения вы оказались в совершенно новом мире. Глобальный экологический кризис, новый президент…
— Мы смотрели церемонию его вступления в должность по телевизору, — перебивает ее Ма.
— Да, но мир так сильно изменился.
Ма пожимает плечами:
— Мне не кажется, что все изменилось совершенно радикально. Правда, я по-настоящему еще не
