была адекватна, но в меру агрессивна и готова на отпор. Однажды, будучи несколько подшофе, она принимала участие в драке «стенка на стенку», притом одна стенка была представлена тремя цыганскими гадалками, вышедшими на промысел на Большую Дмитровку, а другую стенку являла собой О. Ф. в боевом вечернем раскрасе и туфельках на каблуке. Итого: гадалки позорно бежали с места боя, бренча многочисленными кольцами и монистами, а О. Ф. победно пошла дальше, на спектакль в ефремовский МХАТ — отдохнуть, по велению магического альманаха «Третий глаз», седьмой чакрой Сахасрара.
Потомственные театралы влюблялись в О. Ф. пучками. Театрал, он с виду, может, и рафинирован, но не чужд авантюрных экивоков и всяких других бравурных трепыханий. Поэтому ничего удивительного, что в тот день О. Ф. ушла из храма Мельпомены не одна, а под руку с очаровательным мужчиной Зябликовым — профессором, доктором экономических наук, коренным жителем ЦАО, ул. 1-я Тверская-Ямская, дом, в котором живет Пугачева. Всё, буквально всё в Зябликове было хорошо — пятикомнатная квартира, домработница, венецианское стекло и прочий антиквариат. Флердоранж и унитаз под гжель. Опять же ламбрекены.
Но! У Зябликова имелась мать. Косящий под нежную маргаритку ядовитый плющ Аглая Викторовна. Профессорская жена и генеральская дочь, уроженка дома на Котельнической набережной.
Аглая Викторовна была стойким бойцом невидимого фронта, поэтому при виде пассий сына принималась трепетно закатывать глаза и плохо выговаривать букву «ш».
— Дууууууфенка, — самозабвенно рассказывала она О. Ф., застукав ее впервые у себя в квартире, — может, хотя бы вы станете той единственной, которая украсит холостяцкие будни моего сына! Вот буквально до вас, буквально вчера, была Маааааафенька, преподаватель консерватории, чууудная девочка! — Здесь Аглая Викторовна трепетно закатывала глаза. — Жаль, они не софлись характерами. Мафенька требовала страстных ночей, а у моего сына (
О. Ф. сидела напротив, нога на ногу, в нелепой оборчатой юбке с вышитыми бисером накладными карманами. В щедром декольте прямо-таки переливалась инкрустированная бижутерией грудь. О. Ф. была благодушна и расслаблена — пока мамочка неосмотрительно отлучалась по делам, у них с Зябликовым случилась страстная эскапада на унитазе под гжель.
Аглая Викторовна, озабоченная безучастностью О. Ф., пожевала губами и решила копнуть с другого боку:
— А вы, извините, кем работаете? А то мой мальчик любит девуфек творческих профессий — скрипачек, актрис, художниц.
— Работаю сутенершей в гостинице «Интурист», — любезно осклабилась О. Ф.
— Кем-кем?
— Сутенершей. «Крышую» проституток. Сиречь блядей.
— Ава-ва-ва, — зашлась в мурашках Аглая Викторовна.
О. Ф. потом смешно рассказывала, как мать Зябликова воевала с ней. Например, посредством званого ужина.
— Дуууфенька, — пела она в трубку, — вы приглафены на званый ужин. Наденьте что-нибудь черное, длинное и наглухо застегивающееся. Будут Антоновы и Гольц.
О. Ф. являлась на ужин в алом и вызывающем, с рыжей лисой на плече. Аглая Викторовна, будучи оскорблена до глубины души, виду не подавала. Зато мстила названиями блюд.
— Дуууфенька, — обращалась она к О. Ф., — сейчас у вас будет гастрономический фок. Вряд ли вы когда-либо ели изысканный рыбный суп с крутонами, тертым сыром и соусом «Руй».
— С каким соусом? — делала невинные глаза О. Ф.
— С соусом «Руй»!
— А мне послышалось ху…
— Кха-кха-кха! — прерывала благочестивым кашлем возмутительные речи О. Ф. Аглая Викторовна. Антоновы и Гольц, укрывшись салфетками, тихо рыдали по периметру вычурно сервированного стола.
К большой радости Аглаи Викторовны, О. Ф. особых планов на Зябликова не строила, а вскорости вообще завела себе параллельного джентльмена — Митрича с автобазы на Кировоградской. Митрич, может, и не знал, что такое консоме, и андуйет посчитал бы личным оскорблением, зато умел в два счета поменять колесо машины или сколотить баньку.
Кавалеры долгое время существовали в жизни О. Ф. бок о бок, практически не подозревая друг о друге. Отношение к ним у О. Ф. было разное. Если в ее личной шкале предпочтений бесхребетный Зябликов оставался на уровне прогрессивного кроманьонца, то Митрич прочно застрял в неандертальцах. Поэтому Зябликова О. Ф. жалела, а Митрича пользовала на полную катушку — он был крепче физически, да и ментальными треволнениями оставался счастливо не замутнен.
А ежели кому интересно, кто являлся для О. Ф. Homo Sapiens в самом прекрасном смысле этого слова, то так и быть, не станем делать из этого тайны. Homo Sapiens-ом О. Ф. считала только одного представителя мужской половины человечества, и имя ему Адриано Челентано.
И этим все сказано.
Однажды в обменнике работала девушка Лена.
В свои тридцать один Лена являлась мамой пятнадцатилетнего сына. Так получилось, что сына она родила в десятом классе. Как-то очень незаметно для себя и для окружающих проходила всю беременность и к концу третьей четверти, аккурат на большой перемене, изошла околоплодными водами в школьном буфете.
Мальчик звался Семеном и к моменту Лениной работы в обменнике из послушного и ласкового котеночка превратился в огнедышащее прыщавое чудище с волосатыми подмышками и другими буйно зацветшими вестниками полового созревания.
У Лены когда-то имелся муж Петя. Не то чтобы шибко красивый и даже не умный, денег тоже домой не приносил, но зато пил… как бог. То есть бесконечно. Лена сначала пыталась воспитывать его разными доступными методами, как-то: совестила, колотила скалкой, наказывала сексуальной блокадой. В смысле не давала. Петя эскапад жены не замечал, неустанно совершенствовался в непростом деле алкоголизма, придумывая водочные заначки в самых неожиданных местах — приматывал бутылку скотчем к задней ножке кровати, закапывал в горшок с бенгальским фикусом, не брезговал водным пистолетом сына.
Однажды Лена обнаружила Петину заначку в своей спринцовке. И тут ее великое терпение закончилось.
«Так больше жить нельзя», — решила она, схватила в охапку Семку, многострадальный фикус, спаниеля Сушку и переехала к матери на Коровинское шоссе. От алиментов брезгливо отказалась, в отместку стала называть Петю Педей.
Устроилась в риелторское агентство. Пропадала на работе с утра до ночи, стала неплохо зарабатывать. Параллельно переболела гепатитом А. Новый год отметила супчиком из шпината, горько вздыхала над салатом «Оливье».
Останавливаться на достигнутом Лена не собиралась, поэтому через месяц ввязалась в драку. Сосед с первого этажа колотил в подъезде жену, а Лена шла мимо, возвращалась из магазина. Ну и попутно, буквально походя, избила соседа авоськой с репчатым луком так, что он потом полгода с женой на «вы» разговаривал.
На излете зимы была покусана бешеной собакой. Стоически перенесла изуверское лечение. Между уколами лаялась с родней — на Истринском водохранилище мать с тетей владели шестью сотками. Лене полагалась мамина половина — три сотки, но теткины два сына всячески напирали на нее и требовали разделить «по справедливости — чтобы каждому по трети». Воздвигли на участке хлипкую перегородку, отвели Лене две сотки. Лена ездила на участок по воскресеньям, мстительно переносила перегородку обратно.
