Борис Сергеевич спокойно, с знакомым уже Мише неодобрением смотрел на старуху, на ее обрамленное седыми волосами лицо с крючковатым носом и грязно-пепельными бровями. И Миша видел, как под действием его взгляда все беспокойнее становится “графиня” и ее большие круглые глаза с волнением и ненавистью смотрят на пришельцев.
И чем больше наблюдал Миша эту сцену, тем больше нравились ему уверенность и спокойствие Бориса Сергеевича. И странно — Коровин тоже держался так, точно этой старухи и не было здесь вовсе. А когда приходил сюда с. Мишей, так “сердце захолонуло”.
Наконец старуха спросила:
— Что вам угодно?
— Будьте любезны спуститься, — ответил Борис Сергеевич голосом педагога, убежденного, что ученик обязательно выполнит его приказание.
Старуха сделала несколько шагов и остановилась. Но опять же двумя — тремя ступеньками выше Бориса Сергеевича и мальчиков.
Потом она надменно проговорила:
— Слушаю вас.
Ответа не последовало. Борис Сергеевич точно не видел старухи. Миша был восхищен его выдержкой. Вот что значит настоящий руководитель! Ничего не говорит, не произносит ни слова, а приказывает… Вот кому следует подражать!
И только тогда, когда “графиня” сделала еще несколько шагов и очутилась на одной ступеньке с Борисом Сергеевичем, он сказал:
— Я директор московского детского дома номер сто шестнадцать. Разрешите узнать, кто вы.
— Я хранительница усадьбы, — объявила старуха. — Прекрасно, — сказал Борис Сергеевич. — Есть предположение организовать здесь детскую трудовую коммуну. Я бы хотел осмотреть дом.
Старуха вдруг закрыла глаза. Миша испугался. Ему показалось, что она сейчас умрет. Но ничего со старухой не случилось. Она постояла с закрытыми глазами, потом открыла их и сказала:
— Этот дом — историческая ценность. Я имею на него охранную грамоту.
— Покажите, — сухо проговорил Борис Сергеевич.
Старуха вытащила из-под платка бумагу, подержала ее в руках и протянула Борису Сергеевичу. Тот взял и, по своему обыкновению недовольно морщась, начал читать.
Подавшись вперед и скосив глаза, Миша из-за плеча Бориса Сергеевича тоже заглянул в бумагу.
В левом углу стоял большой расплывшийся штамп, точно наляпанный фиолетовыми чернилами. Текст был напечатан на пишущей машинке. Сверху крупно: “Охранная грамота”. Ниже, обыкновенными буквами: “Удостоверяется, что жилой дом в бывшей усадьбе Карагаево, как представляющий историческую ценность, находится под охраной государства. Всем организациям и лицам использовать дом без особого на то разрешения губнаробраза воспрещается. Нарушение охранной грамоты рассматривается как порча ценного государственного имущества и карается по законам Республики. Зам. зав. губернским отделом народного образования Серов”. И затем следовала мелкая, но длинная подпись этого самого Серова.
— Все правильно, — сказал Борис Сергеевич, возвращая бумагу, — и все же здесь будет организована коммуна.
— Не извольте мне приказывать, — старуха вскинула голову, — и попрошу больше не беспокоить.
Она повернулась, поднялась по лестнице и скрылась за высокой дубовой дверью.
Борис Сергеевич обошел усадьбу, осмотрел сараи, конюшни, сад, пруд и расстилающиеся за усадьбой поля.
И Коровин тоже долго и внимательно смотрел на поля. Потом Борис Сергеевич сказал:
— Под самой Москвой — и помещики сохранились. На шестом году революции. Удивительно!
Когда они покидали усадьбу, Борис Сергеевич обернулся и снова посмотрел на дом. Остановились и мальчики. В ярких лучах заката бронзовая птица горела, как золотая. Она смотрела круглыми злыми глазами, словно была готова сорваться и броситься на них.
— Эффектная птица, — заметил Борис Сергеевич.
— Самый обыкновенный орел, — презрительно сказал Миша.
— Да? — ответил Борис Сергеевич, но, как показалось Мише, с некоторым сомнением в голосе.
Глава 12
НОВЫЕ ПЛАНЫ
Борис Сергеевич и Коровин уехали в Москву. Через час должны приехать Генка с Бяшкой. Хотя в Мише еще теплилась надежда, что они разыскали беглецов в Москве, он был почти уверен, что именно Игорь и Сева забрали Сенькин плот и поплыли на нем вниз по реке… Но все же вдруг… Приехали Генка и Бяшка и объявили, что Игоря и Севы в Москве нет.
Генка делал вид, что он очень устал, хотя оба мешка тащил Бяшка; Генка взял один перед самым лагерем, чтобы показать, что и он работал.
В мешках оказалось много хлеба: по четверть и по полбуханки и даже две целые буханки.
— Я старался горбушками собирать. — хвастался Генка. — Если мне давали середину, то я говорил: “Нельзя! Плохая выпечка. Может случиться заворот кишок”.
И Генка театрально размахивал руками, показывая, как он все это говорил.
Затем Кит извлек из мешка несколько кульков с крупами, пакет с сухими фруктами для компота и немного муки — вещь очень ценная, потому что из нее можно выпекать оладьи.
— Нам этих круп надолго хватит, — разглагольствовал Генка: — при экономном расходовании — до конца лагеря. Если, конечно, Кит не сожрет вею эту крупу в сыром виде. Вот по линии сахара слабовато. Никто не дал. Зато есть немного конфет.
Эти слипшиеся конфеты Миша распорядился тут же пересчитать и выдавать поштучно: две конфеты в день, к утреннему и вечернему чаю.
Потом Кит вытащил кусок свиного сала, пакет с селедками, топленое масло в вощеной бумаге, десятка два крутых яиц.
В добавление ко всему Генка вручил Мише деньги — тридцать восемь рублей.
— Урожай хороший, — одобрительно заметил Миша. — Видишь, Генка, что значит тебя посылать.
Генка хотел рассказать, кто из родителей что дал, но Миша остановил его:
— У нас все общее, следовательно, кто что дал, не имеет никакого значения. Как только продукты очутились в мешке, они принадлежат всему отряду. И незачем об этом говорить. Лучше расскажи, что ты узнал дома у Игоря и Севы.
— Пришли мы к Севиной маме, — начал рассказывать Генка, — я ей вежливо говорю: “Здрасте!” Она мне тоже отвечает: “Здрасте!” Потом я говорю: “Вот приехали за продуктами”. А она спрашивает: “Как там мой Сева?” Я отвечаю: “Здоров, купается”. “А когда он вернется?” — это она спрашивает. “В самые ближайшие дни”, — отвечаю я. “Зачем?” — “За книгами”. — “Очень хорошо. Передайте ему привет”. Мы попрощались и ушли. Так же, приблизительно было и у Игоря.
— Приблизительно, да не так, — вставил борец за справедливость Бяшка.
— Начинается! — пробормотал Генка.
— А как было у Игоря? — спросил Миша, предчувствуя, что Генка что-то натворил.
— Мы как вышли от Севиной мамы, — начал Бяшка, — так Генка говорит: “Что-то очень подозрительно Севина мама с нами разговаривала. Может быть, Сева уже приехал, прячется от нас, а
