вверяю вам, и считать меня, милостивая государыня, искренно преданной вам.
Глава XIX
Сэр Джервис Редвуд
Между тем Эмили, оставшись одна, занялась своей корреспонденцией.
Кроме письма от Сесилии (пересланного к ней сэром Джервисом Редвудом), она получила несколько строк от самого сэра Джервиса.
То, что с этим конвертом сэром Джервисом к ней был послан Албан Моррис, крайне удивило Эмили.
Не имея более причины услуживать ей и защищать ее, Албан, скорее всего, все-таки съездил в Нортумберланд. Он, должно быть, заслужил благорасположение и доверие сэра Джервиса Редвуда, и, может быть, даже был его гостем, когда пришло письмо Сесилии.
Эмили вспомнила последний день в школе и совещание с Албаном по поводу миссис Рук. Он не отказался от своего решения, а каникулы дали ему возможность свободно располагать временем. Не пожелал ли он подтвердить свои подозрения относительно экономки сэра Джервиса? И не с этой ли целью последовал он за этой женщиной, когда она возвращалась к своему хозяину?
Эмили прочитала послание своего работодателя.
Почерк был ужасно дурен — сэр Редвуд имел досадную привычку, написав две или три первые буквы слова, кончать остальное каким-то крючком — так что надо было угадывать смысл.
Выяснилось, что сэр Джервис по необходимости был вынужден нанять другого секретаря в отсутствие Эмили. Но ему нужно было еще одно лицо для его литературных занятий в Лондоне. Он имел причину полагать, что открытия, сделанные современными путешественниками в Центральной Америке, время от времени помещались в английских газетах, и желал иметь копию таких статей, которые найдутся в газетах, находящихся в читальне Британского Музея. Если Эмилия захочет помогать ему, оставаясь в столице, ей стоит только обратиться к его книгопродавцу в Лондоне, который будет выплачивать ей надлежащее вознаграждение и окажет всякое содействие. Затем следовали имя и адрес книгопродавца, и на том и кончалось предложение сэра Джервиса.
Эмили положила в сторону послание и углубилась в чтение письма Сесилии.
Глава XX
Письмо Сесилии
«Я совершаю небольшую экскурсию из Энгадина. Две очаровательные спутницы заботятся обо мне, и мы, может быть, доедем до озера Комо.
Моя сестра (здоровье которой уже очень поправилось), осталась в Сен-Морице со старой гувернанткой. Как только я узнаю точно, куда мы направимся, я напишу к Джулии, чтобы она пересылала мне все письма, какие придут в мое отсутствие. Для моего счастья в этом земном раю недостает только известия от моей дорогой Эмили.
Пока мы остановились на ночь в каком-то интересном месте, название которого я забыла; и вот я в своей комнате, пишу вам наконец — и умираю от нетерпения узнать, бросился ли сэр Джервис к вашим ногам и предложил ли сделаться леди Редвуд с великолепным обеспечением в свадебном контракте.
Но вы ожидаете узнать, кто мои новые друзья. Милая моя, одна из моих подруг после вас, самое восхитительное существо на свете. Общество знает ее как леди Дженивей. Я называю ее уже просто по имени: Дорис. Она отвечает на мои чувства.
Если мне есть чем-нибудь гордиться, то только своим удивительным аппетитом. И если есть у меня страсть, то ей имя пирожное. Тут опять леди Дорис отвечает на мои чувства. Мы сидим рядом за табльдотом.
Боже мой! Я забыла помянуть ее мужа! Они обвенчаны более месяца тому назад.
Лорд Дженивей — тихий, скромный человек, и развлекается следующим образом. Он повсюду носит с собой маленький оловянный ящик, с отверстиями для воздуха в крышке. Он рыщет между кустами, под скалами, за старыми деревянными домами и, когда поймает какое-нибудь отвратительное насекомое, от которого мороз подирает по коже, то краснеет от удовольствия, глядит на свою жену и на меня и говорит: „Вот это я называю приятно провести день“.
Никогда, Эмили, не ела я такого гнусного, отвратительного, дурного обеда, который нам дали в гостинице в первый день. Спрашиваю вас, терпелива ли я; прошу вас вспомнить те случаи, когда я выказала необыкновенное самообладание. Милая моя, я еще держалась, пока не принесли пирожное. Я попробовала эту гадость и самым отвратительным образом нарушила благоприличие за столом. Мой носовой платок, мой бедный невинный носовой платок, принял обратно все это отвратительно кушанье. Наши соседи за столом увидели, что сделала я. Грубые мужчины захохотали. Милая молодая новобрачная, искренно сочувствуя мне, сказала: „Вы позволите пожать вам руку? Я сделала именно то же, что и вы, третьего дня“. Таково было начало моей дружбы с леди Дорис Дженивей.
Мы две решительные женщины. Я хочу сказать, что она решительна, а я подражаю ей — и мы приобрели себе право обедать так, как желаем, — причем приобрели себе союзника — главного повара.
Этот интересный человек — бывший зуав во французской армии. Он сознался, что варварский вкус англичан и американцев так обескураживал его, что он потерял всякую гордость и удовольствие заниматься своим искусством. В подтверждение своих слов он привел в пример двух молодых англичан. Прислуга передавала повару, что джентльмены недовольны завтраком, особенно яйцами. Уязвленный, он употребил все свое искусство на приготовление яиц. Яйца, a la tripe, au gratin, a l’Aurore, a la Dauphine, a la Poulette, a la Tartare, a la Venitienne, a la Bordelaise и так далее, и так далее. Но два молодых господина по-прежнему были недовольны. Бывший зуав, взбешенный, обесславленный как мастер, потребовал объяснения. Чего, ради Бога, желают они на завтрак? Они желали яиц всмятку и копченых селедок. Он не мог не выразить своего презрения к английским понятиям о завтраке в присутствии дам. О, Эмили, какие обеды имели мы в нашей комнате, после того как наладили отношения!
Да, вот еще — я расскажу вам об одном молодом, красноречивом пасторе!
В первый раз, как мы появились за общим столом, мы приметили очень большое уныние между дамами. Не попытался ли какой-нибудь отважный господин влезть на гору и не свалился ли оттуда? Не получены ли неприятные политические известия из Англии, поражение консерваторов, например? Не сделался ли переворот в модах в Париже, и все наши лучшие наряды не сделались ли никуда негодны? Я обратилась за разъяснением к единственной даме, которая из всех присутствующих одна была весела — к моему другу Дорис, разумеется.
— Какой день был вчера? — спросила она.
— Воскресенье, — ответила я.
— Из всех грустных воскресений, — продолжала она, — это было самое грустное во всем календаре. Мистер Майлз Мирабель говорил свою прощальную проповедь в нашей временной капелле наверху.
— И вы еще не оправились?
— У нас у всех разбито сердце, мисс Вайвиль.
— Я спросила, какого рода проповеди предпочитает мистер Мирабель. Леди Дженивей сказала: „Придите в нашу комнату после обеда. Предмет слишком печален, чтобы рассуждать о нем на публике“.
Она сначала познакомила меня с преподобным джентльменом — то есть показала мне его фотографии. Было два портрета. Один представлял только его лицо. Другой изображал его во весь рост в
