судьбу с дальней Норвежской страной. В народных преданиях воспет он как отважный воин, и я чуток на него смахиваю: в жизни своей я больше в ратных делах отличался, чем в торговых.
Ежели все, что в памяти народной об отце и дяде хранится, можно не процеживая за правду принять, то устная молва о том, каким манером моя мать на свет родилась, есть не что иное, как пустая трепотня, или же, по-научному, фольклор. Она будто бы вылупилась из тетеревиного яйца, которое в одно воскресное утро нашла направлявшаяся на выгон еще довольно молодая, недурная собою вдова. Хотя кое-кто из любителей позубоскалить и тщится эту поэтическую версию охаять, подпуская всяческие шпильки на счет гарпий и сиринов, я считаю, что легенда о рождении моей матушки зело благолепна. Видать, историю с тетеревиным яйцом по той причине измыслили, что такое диво, такая краса, как моя дорогая родительница, просто не могла явиться на свет натуральным образом. Сказывают, что некоторые великие мужи и жены многих народов начало рода своего ведут от проглоченной горошины. Мыслю я, что способ, для рождения эстонского народа измышленный, много поэтичнее.
Как хором твердят историографы нашего семейства, матушка моя в девичестве благодаря румяным щекам, пышной фигуре и примерному благонравию немалой популярностью пользовалась. Ни одна девица в округе не пела звонче ее в хороводе: «Я у мамы ягодка, попробуй-ка сорви», не крутила резвее полушалок в танцах и не удирала шустрее от преследователей в игре «третий лишний».
И еще, как сказывают, у матушки были на удивление полные ножки и до умопомрачения широкие бедра, проще сказать, куда ни кинь, была она писаная красавица. Ясное дело, ворота матушкиного родного хутора то и дело попадались на пути искателей ее руки. И не зря прозвали родительницу мою Линда- шельма: всякий раз ловко выбиралась она из льстивых сетей сватов и женихов, кои вынуждены бывали не солоно хлебавши восвояси отправляться.
Ведомо мне, что не подобает сыну обсуждать моральный облик родной матери, тем паче мнение свое о сем всенародно высказывать, но должен я с некоторой укоризной заметить, что матушка порой опрометчива бывала. Всему свету известно, что нет для молодых девиц приятнее времяпрепровождения, чем достойных женихов отваживать и носик свой при этом все выше задирать. И все же дорогая моя матушка могла бы хоть маленько кичливость свою умерить. Ведь через это я, ваш герой, расположения и протекции сильных мира сего лишился и многих великих свершений не свершил, а сие есть для героя столь малого народа роскошь непозволительная.
К примеру, весьма непочтительно обошлась матушка с достославным Месяцем. Когда сей высокородный господин прибыл к ней на пятидесяти лошадях в сопровождении шестидесяти слуг (тоже несколько своеобразный, но весьма впечатляющий способ передвижения) и предложил свою руку и сердце, мама даже не удосужилась из бани выйти. Из-за двери она звонким голосом пропела:
Вполне понимаю, что многочисленные обязанности Месяца, его переменчивая внешность (то тощий и горбатый, то вновь полный и круглый, как головка сыра), а такожде безалаберный образ жизни не могли прийтись по нраву добродетельной и избалованной девице; понимаю, что постоянные дежурства господина Месяца в ночную смену вряд ли могли споспешествовать упрочению супружеских взаимосвязей, но хоть высунуться-то из бани моя матушка могла бы?! Ведь Месяц — лицо высокопоставленное и влиятельное, а во время солнечного затмения, можно сказать, даже руководящее! Маме следовало бы обойтись с ним полюбезнее, сие не токмо мое мнение, его разделяет одна из теперешних моих приятельниц — героиня эпоса другого народа. Когда я поведал ей, как мама Месяцу нос натянула, она в ответ сказала, что более опрометчивый поступок и вообразить невозможно. Этот матушкин глумливый отказ вполне мог оказаться одной из главных причин, почему Месяц до наших дней столь жестоким образом с женским полом обходится и почему все женщины в лучшие свои годы столь неумолимо периодическим месячным циклам подчиняются.
— Да, Месяц кроваво отомстил, — промолвила приятельница, вздохнув, и по-дружески посоветовала об этой истории помалкивать, по крайней мере при женщинах.
И, конечно, сей Князь Ночи ко мне весьма прохладно относился и палец о палец не ударил, чтобы помочь хоть в одном из моих героических деяний.
Аналогичная история произошла и с Солнцем…
Я не утверждаю, что следовало всенепременно принять предложенные Солнцем руку и сердце, с моей стороны это было бы дурацкой идеей, ведь тогда я не мог бы стать самим собой, тем, кто я есмь, но что ни говорите, матушка моя выбрала отнюдь не оптимальное решение: ей надо было, вежливо улыбнувшись, сослаться на свою молодость и попросить время для размышлений. А того мудрее было бы немного пошевелить мозгами насчет предстоящей биографии будущего сына и, возложив на жертвенный алтарь свою гордыню, попытаться с большим снисхождением отнестись к разумным намерениям искателя ее руки.
Возможно, оно и негоже сыну таким манером рассуждать, но я не могу от сего отказаться. Потому что я весь свой век общественные интересы ставил стократ выше личных. И кто знает, если бы моя мама была менее строптивой, наш небольшой многострадальный народ в награду за ее толерантность, может статься, дождался бы от своего героя более крупных героических деяний.
Я не стал бы столь долго распространяться об этих отворотповоротах, если бы последующие соискатели маминой руки — Владыка Воздуха и Властитель Вод — оказались счастливее и столкнулись с несколько большей учтивостью.
Хорошо еще, что хоть Земля не пыталась к тебе свататься, милая мама! Хоть у одной из четырех великих стихий сохранилось дружественное расположение к нашему семейству. Сильфы, саламандры и ундины не были наставниками и помощниками твоего сына, но иной раз он получал дельные советы и ценные указания от простых служителей Земли — ежей, кузнечиков и лягушек. И на том спасибо! Я земной герой и вовсе этого не стыжусь.
По имеющимся сведениям, моему дорогому отцу Калеву матушка подарила свое сердце с первого взгляда:
И мать, и братья Линды были не в восторге от ее избранника, но упрямая девица стояла на своем, и вскоре сыграли пышную свадьбу. Кое-кто, говорят, пятки до крови стер, плясавши.
В завершение сей главы, изложение коей на бумаге мне вельми больших трудов стоило, добавлю несколько слов.
Дошло до меня, что не перевелись еще среди вас скептики, недоверчиво к историям о высокопоставленных искателях маминой руки относящиеся. Потому, наверное, сии истории многие за истину не приемлют, что в наши дни могущественные силы природы и повелители стихий не взирают, как в былые времена, на женский пол с вожделением, слюнки пуская. Какая же тут подоплека? Не так-то просто на этот вопрос ответ дать. Возможно, что бывшие аматеры женских прелестей с той поры несколько поунялись. Но вряд ли это первопричиной является. Не сами ли женщины в том виноваты? Частенько последнее время видеть приходится, как главные своего пола украшения — женственность и кротость — они забвению
