Этих двоих, что «оставались в отчем доме», я очень любил и старался во всем им подражать. Ужасно завидовал я легкому пушку, украшавшему верхнюю губу старшего брата; на ночь он мазал ее каким-то зельем. А от среднего брата перенял я искусство плевать в цель. Придется признаться, что не смог я в этой области превысить его рекорды. Еще кое-какие попытки идти по стопам старших братьев также заканчивались неудачей, и тогда приходилось мне терпеть их насмешки и измывательства. Не иначе как грызла их зависть к предсказанной мне великой славе.
Однажды, вернувшись с рыбной ловли на Чудском озере (я, как самый младший, в это время сидел дома), почали братья величать меня Иванушкой — младшим сыном. Это чужеземное имя показалось мне красивым, однако я не мог отделаться от подозрения, что какая-то насмешка здесь кроется.
Разница в возрасте между нами была небольшая, но ведь в детстве каждый год много значит. Братья мои, особливо старший, вкусили уже первые плоды успеха у деревенских девиц, меня же все считали еще младенцем. Помню, нередко наши выходы в свет летними вечерами кончались для меня сидением на завалинке в ожидании братьев. Штаны изодраны в клочья дворовыми собаками, а сердце переполнено сладкой тоской. Чтобы утешиться, принимался я думать о предначертанном мне великом будущем, но это было не так-то просто: мешали шуршание сена и сдавленные девичьи повизгивания, за которыми следовали странные, похожие на чмоканье звуки.
Да, первые мои впечатления по части женского пола были весьма обескураживающи и туманны. Почему-то местных девиц совершенно не интересовали ни моя сила, ни мои добродетели, ни моя серьезность и впитанное с молоком матери младенческое простодушие. И с тех самых пор для юного северного богатыря все женское сословие стало неиссякаемым источником страстного вожделения и ненависти одновременно. Мысленно сравнивая сих обладательниц прекрасных глаз со своей любимой матушкой, решил я навечно ей верным остаться.
Подводя итоги, я все же назвал бы свое детство счастливым; единственное, о чем ныне, оглядываясь назад, могу я пожалеть, это то, что не было возле меня ни одного достойного человека, который мог бы стать моим наставником по труду и в общественной деятельности.
Жили мы в то время просто. Отец мой Калев не пожрал живьем своих отпрысков, подобно Кроносу, который сим диким поступком дал своему сыну Зевсу повод для весьма примечательной и справедливой войны против отца, окончившейся для последнего печально — вечным заключением. Матушка моя не имела возможности пригласить для меня в качестве гувернантки какую-нибудь нимфу или по крайности хоть дочку повелительницы эльфов, сумевшую бы придать изящную форму моим пробуждающимся страстям. А сам я в те поры не допер направить свои стремления в заоблачные выси, следуя античным образцам, ну, к примеру, превратиться в золотой дождь, чтобы слиться в любовном объятии, или же поубивать всех своих братьев, или вступить в кровосмесительную связь со своими сестрами… Нет, в те времена в наших краях почитали родителей и единственно к чему стремились, так это к тому, чтобы усердием и прилежанием добиться выдающихся успехов в труде. А любовью в наших деревнях занимались по-простому, не мудрствуя лукаво, где-нибудь в скирде соломы или же в хлеву, чтобы потом вскорости и свадьбу сыграть. Все это происходило под покровом ночи и безо всяких там фокусов, в каких многие южные народы поднаторели, доведя простую ночную работенку до уровня высокого мастерства.
Не думайте, однако, что я теперь себе локти кусаю. Многие летописцы рисуют меня скромным, сдержанным, благоразумным, как и пристало северному богатырю, острым умом не блистающему и тонкой психикой не обремененному. Я со всем этим согласен и полагаю, что простота есть самая высокая красота. Не зря же многие поэты в своих песнях отдавали предпочтение какому-нибудь скромному лесному цветку, а не пышной розе. Так что, в общем, я на свою судьбу не жалуюсь. А чего жаловаться-то? И вы поступите мудро и похвально, приняв меня таким, каков я есть.
III
Юноша мужает быстро. В один прекрасный день наскучат ему городошные биты да игры в камешки, и начнет он смекать, что вроде бы пришло время заявить о себе. Хилые да чахлые стараются блеснуть певческими талантами, виршеплетством, математическими способностями. Ну, а кто подюжее, те, чтобы свою силушку, ухватистость да проворство показать, откалывают разные фортели. Ясное дело, я был среди этих последних не последним. Но как же тебе, друг любезный, во всю мочь разгуляться, богатырство свое выказать, ежели все твои сотоварищи давно синяками да шишками изукрашены, а со взрослыми мужиками тягаться вроде бы резона нет? В те времена юношей на охоте испытывали — кто с лесным зверем справится, считай, аттестат зрелости в кармане. Ох, и клянчил же я, чтобы меня на охоту пустили! Губы надую, под носом мокро, и давай расписывать дорогой родительнице ужасающие картины всяческих комплексов и отклонений, могущих в неокрепшей психике юноши произойти, коли воспитатели насильно впрягают его в оглобли возрастного ценза. Молодежи, говорю, надо доверять, молодежь — это наше будущее. К тому же я ведь не какой-то там сопливый молокосос, я давно уже de facto опытный охотник, чай, не меньше десятка волков вот этими руками передушил. Но на все мои доводы ноль внимания. Что ж, со временем все приходит для того, кто умеет ждать.
Как-то вечером слышу шум — матушка с братьями ругается. А причина в том, что наши медвежьи шкуры вдрызг истоптаны да в клочья изодраны толпами матушкиных поклонников; она же хоть и скромница, а авантажность любит. Вот и требует она, чтобы завтрашний день с утра отправились братья на охоту. А те не очень-то охотой интересуются, потому как завтра большое событие ожидается — открытие ярмарки в соседней деревне — и всякий уважающий себя парень там присутствовать должен. Я, конечно, матушке поддержку оказал, братьев в вопиющем небрежении к ее сединам упрекая.
— Вы что же думаете, мама наша только стряпуха да портомоя, — яростно накинулся я на братьев, — вы небось и не знаете, какая она почтенная дама, мало того, что она достойной супругой нашему отцу была, ее руки Месяц и Солнце домогались!
Тут рожи у братьев вытянулись, а матушка подарила меня долгим благодарным взглядом.
«Или сейчас, или Сатана Рогатый знает когда», — промелькнуло у меня в голове, а сердце затрепетало, словно овечий хвост, в сладкой надежде. Гневным перстом указав на многочисленные дыры и проплешины в наших коврах, я заявил, что они позорят не только хозяйку дома, они являются свидетельством недостойного поведения в быту, даже, можно сказать, морального разложения совместно проживающих в сем доме жильцов. И что могут подумать о таких позорных пятнах, сиречь о дырах, деревенские красотки Трийну и Леэну? А то, что их избранники боятся волков-изегримов да медведей косолапых. Трус же, было бы вам, братья мои, ведомо, продолжал я, сроду ни у одной девицы положительных эмоций не вызывал. Чтобы несколько утешить братьев, я напомнил им, что ярмарка только завтра начинается, так что они еще успеют там повеселиться.
Дело было решено. Утерев слезы, матушка высморкалась в уголок передника и сказала, что я стал совсем взрослым. А это всегда и радует, и печалит матерей.
В те времена охотники не опасались остаться без добычи. Леса наши кишмя кишели всевозможным зверьем. Медведи и волки частенько рыскали даже по хуторам, и зимней ночью можно было услышать за окном злобный вой и скрежет зубовный. Что же говорить о лесной чащобе. Мужики покрепче да посмелее не боялись и по ночам ходить лесными тропами — от волчьих глаз было так светло, что не приходилось опасаться о какой-нибудь корень споткнуться или в кусты забрести.
С утра помолился я Уку. Поскольку это наше главное божество помогало при моем появлении на свет, выступив в роли акушера, надеялся я, что не откажет оно в поддержке и при первой моей охоте. Испробовав о коленку крепость дубинки, я дал себе клятву не оплошать и уж по крайности от пентюхов братьев не отстать.
