изобилия бабского тряпья.
– Никак нет! – взбрыкнул капрал.
Он твердо решил пасть замертво, но исполнить свой долг в отношении Невесты до конца. Раз уж он так опростоволосился с больными лошадьми.
– А я говорю – без памяти сей же момент свалится наш доблестный ир-Сэйган! – отчеканила Грэйн и посмотрела на подчиненного волчицей.
– Ладно, ладно... Уходим, – сдалась Джона, но пакет с сорочкой из цепких пальчиков не выпустила.
Ох, эти злобные ролфийские капитанши!
Его звали «Скорый», имя было написано на борту алой краской, и каждая буква обведена ярко-желтой толстой полосой. Трубу его Джона увидела издалека, она то и дело мелькала в просветах между домами, не давая сбиться с дороги. Впрочем, заблудиться в Лайзе по пути к пристани невозможно даже с закрытыми глазами. Именно туда стекались горожане, как прежде, должно быть, шли на вечернюю молитву в храм Предвечного. И Джойана ничуть не удивилась, когда увидела, что место поклонения лжебогу практичные лайзцы превратили в пароходную контору. Перекрасили, конечно, посбивали лепнину, затерли надписи, снесли забор, но перепутать приземистое строение, увенчанное многогранным куполом, шуриа не смогла бы. Сначала Джона хотела получше рассмотреть перелицованный храм, но затем взгляд и все помыслы ее обратились к «Скорому». Экзотическая птица паво, по праву гордящаяся своим ярким оперением, постыдилась бы соперничать с благословенным судном. Высокие борта – зеленые, черно-белая полосатая труба, шафрановые колеса – и это лишь малая часть цветового разнообразия.
– Аж глаз режет, – пожаловался ир-Сэйган. И для убедительности потер кулаками веки.
– Будем надеяться, внутри он менее яркий, – проворчала Грэйн.
Петушиная раскраска судна не внушала ей доверия. Еще бы знать, ради чего такие излишества?
Погрузка товаров уже закончилась, и начался прием пассажиров. Для женщин и мужчин сходни предназначались разные: для дам – оранжевые, для господ – синие.
– Значит так, капрал, вести себя тихо, в политические разговоры не вступать, без крайней нужды стрельбы не открывать, – наставляла Грэйн подчиненного.
– А о бабах можно говорить?
– О бабах? Нет. Держи рот на замке, целее язык будет.
– Как ты жестока, – попеняла подруге шуриа, когда окончательно сникший денщик поплелся к мужской очереди, оглядываясь на злую начальницу через каждый шаг, словно побитый щенок.
– Перетерпит, – отрезала Грэйн. – Не нравится мне этот... «святой» корабль.
– А мне не нравится во-о-от тот господин в зеленом балахоне.
И Джона деликатно, одним лишь взглядом, показала на служащего, сверяющего билеты со списками в регистрационной книге. Когда бы при этом он не совершал некие действа, ни по каким приметам не применимые к банальному контролю, то шуриа бы и ухом не повела.
– Лопни мои глаза...
– Тиш-ш-ше.
– Локкины когти! Джойн, это же тив! – прорычала ролфи на ухо названой сестре.
– В том-то и дело, что никакой он не эсмонд. Я же чувствую. Но одежда того же покроя, только цвет другой.
– Точно не эсмонд?
– Клянусь. Обычный полукровка без следов волшебства.
– А что он делает?
– Сейчас узнаем.
Фальшивый тив резко выхватил у Грэйн картонные билетики и только на зубок их не попробовал, проверяя подлинность.
– Вы прочитали правила, сударыни? Намерены ли их выполнять?
– Всенепременнейше, – надменно фыркнула Джона.
И Грэйн готова была присягнуть, что перья на шляпке бывшей синтафской аристократки злобно встопорщились.
Но, к счастью, никаких аргументов против путешествия двух женщин у служащего не нашлось. Хотя он честно старался, минуты три пыхтел и наливался апоплексической пунцовостью, но придумать ничего не смог. А посему пришлось «тиву» совершить в сторону пассажирок странные пассы руками – то ли побрызгать, то ли посолить – и пропустить в недра «Скорого».
Конечно же, он был живой – этот корабль. В его деревянной груди билось огненное сердце, питаемое углем и дровами, но оттого не менее живое, чем у любого другого судна. Веселый и бойкий, он любил эту реку и ее берега, он бдительно сторожил грузы и, как умел, заботился о пассажирах. И Джона неожиданно для себя самой прониклась к кораблю приязнью. Наверное, потому что больше ничего приятного вокруг не увидела – ни одного дружелюбного лица среди попутчиц или команды. Женский отсек тоже не радовал избытком удобств: лавки вдоль переборок и два ведра для облегчения страданий укачавшихся. Стойкости пассажирок можно было только позавидовать.
И, конечно же, Грэйн оказалась права. Ролфийка безошибочно предвидела все «прелести» совместного пребывания с тремя десятками недовольных женщин и дюжиной детишек в закрытом на замок помещении, включая пускаемые ветры, истерический рев, шушуканье, толчки локтями и почти случайные пинки. Добрые файристянки без всякого стеснения стращали своих отпрысков нежеланными попутчицами: «Съешь пирожок немедленно! Или я отдам тебя ролфийке, и она тебя загрызет» или «Пусть тебя шуриа укусит!»
Грэйн при виде перемазанного грязью и соплями личика брезгливо морщилась. Джона же сидела тихо, как мышка, стараясь без нужды не шевелиться, ни к чему не прикасаться. В недрах «Скорого» было ужасающе грязно, копоть от сгорающего угля и дров оседала везде, где это только возможно. Пароход шел вверх по реке, паровая машина работала, и дым беспрепятственно проникал в окна. И как ни береглась Джойана, но очень скоро все обитательницы женского отделения стали чернокожими. В чадящем неровном свете масляной лампы блестящие черные лица, на которых сверкают белки глаз, – зрелище устрашающее.
Есть такое выражение «атмосфера сгущалась», но Джона всегда считала его метафорой, обозначающей нарастание неприязни. Однако же в недрах «Скорого» она сгущалась буквально. Лампа почти не давала света, дышать становилось все тяжелее, а на зубах скрипела какая-то мерзость.
Шурианка жалобно сжала ладонь подруги, винясь за желание плыть на пароходе.
– Лучше бы мы пешком пошли.
– Ничего подобного! – нарочито громко сказала ролфи и встала, потянув за собой Джойану. – Тут гораздо лучше с точки зрения безопасности. Если кому-то захочется тебя убить, то сначала ему придется вырезать весь здешний курятник.
Она направилась к окну, бесцеремонно отодвинула каких-то теток и на освободившееся место усадила Джону и плюхнулась рядом.
– Тут, конечно, грязнее, зато свежий воздух есть. А отмоемся после.
Как и ожидалось, никто и не пикнул. Вокруг женщин образовалось пустое пространство, словно шуриа была прокаженной и у нее палец случайно отвалился.
У окна и впрямь оказалось свежее, зато и многократно шумнее. Двигатель «Скорого» гудел и рычал из подступающей темноты, не давая пассажирам и на миг сомкнуть веки.
– Ничего, ничего, скоро он остановится, тогда и поспим, – утешала Грэйн ошалевшую от навалившихся разом неприятностей подругу-княгиню.
Дух парохода тоже без остановки урчал в мыслях Джоны, как огромный сытый котище. Он делал свою работу – истово и самозабвенно служил людям, пробудившим в нем жизнь, и в том заключалось его простое счастье. Постепенно шуриа вызнала, что горожане молились «Скорому», как крестьянин на корову-кормилицу. Еще несколько лет назад Лайз пребывал в запустении и упадке, люди разъезжались кто куда. Пока в чью-то умную голову не пришла рискованная идея. Отчаявшиеся обыватели собрали по подписке нужную сумму и купили техническую новинку – пароход. Не сразу, но довольно быстро жизнь наладилась, потекли прибыли, и мало-помалу народ уверовал в... пароход. Все просто – там, где царит безверие, где душам смертных нет успокоения, заводятся... пароходы. Или паровозы.
Сама не заметив, Джона задремала, прислонившись к плечу Грэйн. И сны ее напоминали воды Ирати – темные и холодные, которые бороздили вверх и вниз тяжелые мысли– предчувствия, словно... проклятые пароходы.
Капралу Кэйррону ир-Сэйгану, в общем-то, жаловаться было особенно не на что. В отличие от бедняжек-дам, ему, как несомненному представителю полу мужеского и, соответственно, привилегированного, путешествовать довелось не в тесном и душном загоне на средней палубе, а в гораздо более просторном и открытом практически всем речным ветрам помещении на верхней. И пусть кое-кто из пассажиров «Скорого» тихонько бурчал себе под нос о сквозняках, инфлюэнце, радикулите и запрете на курение, а Сэйгану только того и надобно было – чтоб свежий ветерок и обзор всего... м-м... прицельно простреливаемого сектора. Поначалу он, правда, все-таки честно поискал те самые «кровати», за лежание на которых в сапогах «Памятка пассажира благословенного судна» грозила страшными карами, однако единственным, что хоть отдаленно напоминало бы искомое, оказались дощатые нары, устроенные вдоль бортов в два ряда. Эти «спальные» места на поверку оказались столь плотно заполнены сидящими пассажирами, что возлечь на них, а тем паче, в сапогах совершенно не представлялось возможным. Успокоившись насчет самого устрашающего из запретов, Сэйган еще раз внимательно огляделся, принюхался и убедился, что вторую по строгости заповедь, касательно курения, находчивые файристяне тоже успешно обошли. Возле каждой лежанки стояло по плевательнице, и лишенные трубок и сигар мужчины тут же принялись увлеченно жевать табак, который бойкий юноша- стюард раздавал совершенно бесплатно. А дыма из пароходной трубы хватило бы самому истосковавшемуся
