неприлично с ее стороны. И часто она так делала? Как– то это не вяжется с образом твоей жены, который сложился у меня в голове. И все же она это сделала, вместо того чтобы выбросить пакет в свой бак. Почему?
Бернхард не ответил. Мышцы его шеи напряглись под круговыми движениями больших пальцев Ивонн.
– А может, в этом пакете было то, чего полиция не должна была найти? Либо там отсутствовало что – то такое, что как раз и должно было там находиться? Остатки пищи, к примеру?
– К чему ты ведешь?
– Я просто спрашиваю, – мягко ответила Ивонн. – Кстати, именно это и должна была делать полиция. А эти вопросы, что я задаю сама себе, должны были задать и полицейские. И даже Хелена. Но нигде в материалах допросов нет ничего подобного. Эти допросы кажутся совершенно формальными. Словно от признания Хелены помутилось их зоркое зрение и они лишились своего острого чутья. Полицейские не моргнув глазом оставили без внимания те противоречия, которые должны были бы вызвать у них подозрения.
– Нора, что ты имеешь в виду? Что это за противоречия такие?
Ивонн ответила не сразу, водя кончиками пальцев по кругу от его висков вниз до самых челюстей.
– А массаж тебе действительно очень нужен. Твое лицо ужасно перекосилось. У тебя, случайно, не болит голова, когда ты напрягаешь челюстные мышцы?
– Что это за противоречия такие?
– Ну, почему, к примеру, Хелена два-три часа занималась мытьем посуды и уборкой после того, как убила твою любовницу. Если, по ее словам, она не хотела уничтожать никакие улики, почему она затеяла эту уборку, а не позвонила сразу же в полицию?
– Ее просто одолевает мания чистоплотности. В таких случаях она не всегда ведет себя разумно. Возможно, ее поведение в твоих глазах выглядит несколько странно, мне же это кажется вполне объяснимым. Она хотела уборкой заглушить свой страх. Когда Хелену что – то беспокоит, она начинает все разбирать, точно так же, как другие, к примеру, грызут ногти или курят.
– Или занимаются сексом. Да, возможно, с психологической точки зрения это объяснение вполне приемлемо. Тогда все равно остается один вполне рациональный вопрос: как она могла отмыть до блеска весь дом запачканными кровью руками и в окровавленной одежде, но руки остались в крови, и она тем не менее не оставила после себя ни единого пятнышка крови?
– Она, вероятно, сначала навела порядок, а уже потом совершила убийство, – глухо заметил Бернхард, уткнувшись лицом в подушку.
– Она и любовница сначала все помыли и разобрали и вместе отнесли мусор к соседям. Такое тоже могло быть. Но чем же тогда она занималась в течение двух-трех часов до того, как вызвала полицию?
– Но Хелена сама же призналась, что в это время она убирала и…
– Вот именно, Хелена сама призналась. Все и упирается в то, что сказала Хелена. Я просмотрела все бумаги, что ты мне дал, и нигде в свидетельских показаниях не нашла ничего, что могло бы подтвердить ее слова. Никто не видел, как она или Карина Торессон приехали в дачный поселок. Есть только твое показание, согласно которому Хелена покинула дом в девять часов утра и отправилась за покупками.
Бернхард отвел руки Ивонн и встал.
– Нора, что ты хочешь, собственно, этим сказать? Расследование состоялось, приговор вынесен. Хелена во всем призналась и отбывает свой срок. Это стало самой настоящей трагедией для всех участников преступления, больше добавить нечего. Или ты сомневаешься в виновности моей жены? Ты полагаешь, что здесь допущена какая-то ошибка?
Ивонн закрутила крышку на бутылочке с массажным маслом и поставила ее на стол. Но ее ладони были все еще жирными от масла.
Она с задумчивым видом стала растирать его по коже своих рук.
– Полагаю, что полицейские, работавшие в ту мартовскую субботу, были немного уставшими, – медленно продолжала Ивонн, – и утомленными продолжительной зимой, возможно, даже простуженными и заторможенными. А еще слишком перегруженными сверхурочной работой. Им очень хотелось домой, чтобы провести эту субботу в уютном кругу семьи. И поэтому им было на руку то, что подозреваемая сделала за них всю работу и во всем призналась. Конечно, они провели дознание по всем правилам. Но как только увидели Хелену и кровь жертвы на ее одежде и услышали ее признание, тут же был поставлен крест на других версиях, которые они также должны были проработать. Да, Бернхард, я полагаю, что была допущена ошибка и что пришло время ее исправить.
Мужчина недоверчиво посмотрел на нее.
– По-твоему получается, что вполне может быть, что Хелена не виновна? Но почему же тогда она во всем призналась?
– Возможно, чтобы тем самым выгородить кого-то, поскольку ей хотелось быть мученицей. Люди любят мучеников. Для некоторых это единственная возможность обрести чью-то любовь.
– Думаю, что ты ошибаешься. Но если все так, как ты говоришь, и допущена ошибка, тогда я готов сделать все, что в моих силах, чтобы исправить ее.
– Бернхард, неужели? Тогда тебе следует рассказать мне обо всем, и тогда мы сможем решить, как поступать дальше.
Бернхард задумчиво посмотрел на Ивонн.
– Все? – спросил он после длительного молчания.
– Да, Бернхард, все.
– Нора, ты – удивительная женщина. Иногда мне кажется, что ты даже какая-то неземная. Когда тебя нет, у меня такое чувство, что я просто тебя выдумал. Я никогда не знаю, вернешься ты снова или нет. Тебе так много обо мне известно, словно ты видишь меня насквозь. Кто же ты на самом деле?
Ивонн беззвучно улыбнулась:
– А ты разве не знаешь? Ты же сам только что это сказал. Я – твой ангел-хранитель. А теперь рассказывай.
Глава 25
– С чего же мне начать? Может, с Донны? Да, начну-ка я с Донны.
Бернхард опустился на диван. Его обнаженный торс блестел от массажного масла. Ивонн села в кресло напротив и ободряюще ему кивнула.
– Донна – это наша собака, – начал Бернхард. – Она щенком попала ко мне еще в детстве. Это был светлый лабрадор. Когда мы пришли с ней в ветеринарную клинику, ветеринар отругал моего отца, поскольку мы не последовали его совету, данному им во время нашего предыдущего визита, и не усыпили собаку. У Донны был рак, и ничего нельзя было с этим поделать. Но я не хотел ее усыплять, и мы снова забрали собаку домой. Донне становилось все хуже, ее живот вздулся, она ничего не ела и, в конце концов, только и делала, что просто лежала и чесалась. Было видно, что ее мучили сильные боли.
Мои родители хотели поехать в ветеринарную клинику, чтобы хоть как-то облегчить ее страдания, но в меня словно черт вселялся, едва я только слышал об этом. У меня начались настоящие приступы ярости, я стал прятать ключи от машины, пропускал школу, охраняя Донну.
Я считал, что будет лучше, если она умрет дома. Но…
Бернхард замолчал: его глаза были полны боли и стыда.
– Я не мог так просто расстаться с ней. Я знаю, что это было проявлением детского эгоизма, мне было очень стыдно, ведь мне тогда уже исполнилось пятнадцать, и я был уже слишком большим, чтобы вести себя подобным образом. Но я не мог ничего с собой поделать. Я всегда был таким, и даже сам не знаю почему.
Мужчина вопросительно посмотрел на Ивонн, словно ждал от нее объяснений. Но она сидела абсолютно спокойно и ждала продолжения его повествования.
– В моем детстве не было ни одного травмирующего душу события, во всяком случае, таких я не припомню, – продолжил Бернхард. – Но я не выносил, когда моя мама уходила, чтобы уладить какие-то свои дела. При этом со мной кто-то обязательно должен был остаться, иначе я начинал орать как сумасшедший до тех пор, пока она не возвращалась домой.
Он горестно покачал головой.
