— Он был один, — как заведённый твердил Витька. — Один! А я испугался! Я же не трус?
— Да хватит уже! — прикрикнул на него Валька. — Со всеми бывает!
Тот ничего не слышал.
— Ты не понимаешь! Он был один! Чечен, но один! А я испуга…
— Муха, — перебил его Павлик, — да кончай ты. Я тоже испугался!
— Ты?! — вытаращил глаза Витька.
— Я! А ты чего думал? Ещё как испугался!
— Что-то не похоже…
— Не похоже, не похоже, — передразнил Пашка. — Испугался, говорю тебе! Все испугались, думаешь, один ты?
— Правда? — с надеждой спросил Витька.
— Не, я не испугался, — серьёзно объявил Валька. — Я просто ждал. Я же знал, что сейчас прибежит безбашенный Тапик и начнёт махать кулаками.
— Ждал? — спросил Витька.
— Безбашенный? — улыбнулся Пашка.
— Ага! — подтвердил Валька. — Разве можно было лишать себя такого удовольствия!
Захохотали все одновременно, даже Витька. Они не смеялись так давно, наверное, со времён «Фантомаса». С всхлипами уходила прочь боль унижения, уносилась обида, исчезала злость на себя и на весь мир. И снова начинало казаться, что мир, в общем-то, совсем ничего, и в нём запросто можно жить. Да что там можно — нужно!
— Безбашенный — икая, выдавил из себя Витька. — Ой, не могу! Безбашенный, а ты пятёрку получил?
— А то! — сквозь смех выдавил из себя Пашка. — Мы, безбашенные, такие!
— Пацаны! — вытянул вперёд руку Валька. — Смотрите, вонючка тоже смеётся!
Вершина айланта, поднявшаяся уже заметно выше ограды, раскачивалась будто под порывами ветра, и действительно казалось, что дерево смеётся.
Вот только не было в тот день никакого ветра в Грозном.
Ни малейшего.
— Что с тобой? — спросила Светлана за ужином. — У тебя глаза какие-то сумасшедшие.
— Да так, — сказал Виктор, — вспомнилось кое-что.
На самом деле он был ошеломлён: воспоминаний такой силы у него ещё не было. Это даже трудно было назвать воспоминаниями: он как будто заново прожил давно прошедший день — день, когда ему было четырнадцать, а не пятьдесят пять. Да и как прожил — вспомнил всё, мельчайшие подробности и ощущения, даже запахи. Мало того — он прожил этот день не только за себя, за Витьку Михеева, по прозвищу Муха. Он прожил его и за Кулька, и за Тапу. Это была какая-то фантастика. Так не могло быть.
Но так было.
— Вспомнилось, — участливо проговорила Света. — Знаю я, что тебе вспоминается…Витя, может, закажем Павлу ещё картину?
Спросила и замерла. Но Виктор повёл себя не как обычно. Посмотрел по сторонам, вздохнул и снова уставился в тарелку.
— Ещё? Три штуки уже заказали. Три картины! Вон висят. Немалые деньги, между прочим. А он даже не отреагировал никак!
— Витя! — растерялась жена. — Витя, да как же он мог отреагировать? Ты же сам настоял, чтоб нашей фамилии не было!
Виктор отставил тарелку, схватил кружку с чаем. Отхлебнул большой глоток, поперхнулся и согнулся в кашле.
— Витя, — тихо сказала Светлана. — Хочешь, я от себя закажу?
Глава 4
Павел Тапаров открыл ноутбук и, путаясь в пароле, снова открыл электронную почту. Он делал это сегодня, наверное, десятый раз — заходил в почту и перечитывал одно и то же короткое письмо. Потом закрывал ноутбук, шёл на кухню и молча курил, глядя перед собой бессмысленным взглядом. И так весь вечер, с тех пор, как Анна позвала его к компьютеру.
— Павлик, посмотри, что тут…
Он нехотя оторвался от мольберта: перепиской давно занималась жена, он и не помнил, когда последний раз заглядывал в почту. Не хотелось и сейчас, но было что-то в голосе Ани такое, что заставило его удержаться от вопросов. А когда прочитал письмо, вопросы задавать стало бессмысленно. Не потому, что они исчезли, просто ответить на них было некому.
Письмо состояло из трёх коротких фраз.
«Добрый день, Павел! Я бы с удовольствием приобрела у Вас картину под номером 48. Кроме того, хочу, если можно, сделать заказ. Сюжет на Ваше усмотрение, лишь бы в нём присутствовал скверик у музучилища. Сообщаю свои координаты для переговоров. С уважением, Светлана Михеева».
Адрес, телефонный номер, число.
Всё.
Павел включил вытяжку и затянулся очередной сигаретой.
Михеева. Света Михеева. Совпадение? Да нет, не может быть, иначе, почему «музыкальный» скверик. Тогда почему только она, без Витьки? Разошлись? А фамилия? Впрочем, это ерунда — фамилию она могла и оставить. Но тогда, почему так официально? А если не одна?.. И что, Муха не знает о письме? Или это такой ход, чтоб он не догадался…Господи, сколько вопросов. Муха, Муха, сколько лет.
Голова чуть заметно закружилась, тихо прошелестел смутно знакомый голос, и Павел Андреевич Тапаров провалился в бездонный колодец времени.
К вечеру стало ещё холоднее, сухой и колючий воздух буквально обжигал горло.
Пашка поднял воротник пальто и натянул повыше шарф. Стало легче, но ненадолго: от дыхания шарф сначала повлажнел, а потом начал покрываться сосульками. Ну и мороз, наверное, минус двадцать. Вот тебе и южный город! Хотя, если уж совсем честно, такое бывает редко. Даже очень редко. Но бывает!
— Вот же колотун! — пробурчал Валька. — Как только они там стоят! Обалдеть!
А «они» стояли. Стояли, не смотря на небывалый мороз, и, похоже, их даже стало больше. В центре города осталось только два цвета — белый и чёрный. Белые, покрытые инеем деревья, белые крыши домов, почти белое от мороза небо. И чёрная масса людей на площади.
Белый и черный. Чёрный и белый.
Потом глаз выхватывал красные пятна транспарантов, обвисших без ветра знамён — и картинка становилась немного веселее.
— Гляди, гляди, — кивнул Витька, — костры стали жечь. Греются! Интересно, когда их разгонять начнут?
— Думаешь, будут? — спросил Пашка через заледенелый шарф.
— Конечно! Третий день уже — сколько можно? Вон сколько солдат нагнали.
Пашка оглядел тоненькую цепочку военных: все солдаты были с автоматами, кое-где виднелись ручные пулемёты. Гнетущая картинка…. Говорят, так же было и в 58-м, когда русские требовали выселить только что начавших возвращаться из ссылки чеченцев.[4] А сейчас ингуши…
— Конечно, разгонят! — уверенно сказал Валька. — И на транспаранты не посмотрят. «Слава КПСС!» «Да здравствует дружба народов!» Детский сад!
— Почему «детский сад»? — внешне спокойно спросил Руслан.