вглубь квартиры. Остановились, вернулись назад.
— Кулеев, — сказала Ольга ровным, лишённым эмоций голосом, — ты не забыл, что должен Вадика к себе устроить? Помнишь?
«Помню я, — подумал Валентин. И Вадика помню, и Милу, и Веру Петровну и кого там ещё? Всех помню, всю твою бесчисленную родню, никому не дам пропасть без хлеба с икрой. Всех помню, всегда помню — только отвали!»
Минуту в громадной квартире висела тишина, а затем каблучки победным маршем процокали назад. Теперь в их перестуке слышалось удовлетворение.
Валентин выдохнул, снова убрал руку от бутылки и вернулся к письму.
«…помоги, пожалуйста. Ты знаешь, я бы никогда не стала. Павлик если узнает, что денег просила…. Но, чтоб он узнал, надо чтоб остался жить, а для этого я готова на всё. Мы живём очень плохо, жилья нет, все вещи сгорели в Грозном, работа у меня тоже не очень. Я не знаю, когда смогу отдать тебе деньги, но я отдам. Даже больше — Валя, я правда готова на всё. На всё, что ты только ни скажешь. Ты понимаешь? Только бы Павлик жил. Помо…»
Валентин уронил листок на пол, дрожащей рукой взял бутылку и бессильно откинулся в кресле.
— Аня, ты слышишь? — сказал Валя. — Я говорю, завтра ровно в 11 он будет ждать тебя на кафедре. Говорить ничего не надо — просто поздороваешься и представишься. Не волнуйся, зачёт тебе гарантирован.
Молчит. Стоит у окна и молчит. Джинсовая юбка, серая водолазка в обтяжку. Спина напряжена, плечи подняты, как будто ей зябко. Русые волосы свободно распущены, одна прядь своевольно торчит в сторону. Как тогда, на мокром асфальте. Молчит…
Аня стояла у окна и смотрела на улицу. Яркое февральское солнце, отражаясь от окон старинного дома с балкончиком «на ножках», слепило глаза солнечными зайчиками, по чистому небу лениво плыли похожие на игрушечных медвежат облака.
Что он сказал? Ой, а вон облако точь-в-точь, как лошадка, и вон ещё одно. А это что-то напоминает, но непонятно. Что-то очень и очень знакомое…
По проспекту Орджоникидзе ветер гнал вылезший из-под растаявшего снега мусор, сворачивал пыль в крошечные воронки смерчей. Придерживая развевающиеся волосы и весело щебеча, прошла стайка девчонок — ветер тут же бросился вдогонку. По проезжей части, недовольно сигналя, ползли машины, обгоняли потерявший провода троллейбус.
Надо же, где застрял — почти на перекрёстке, у художественной школы. В эту школу Павлик когда-то ходил…
За проспектом непривычно близко виднелась гостиница «Кавказ». Закрывающий её раньше дом сломали, пока привыкнуть к новому виду было трудно. И гастроном возле гостиницы сломали. Той весной они там шоколадки покупали, и Павлик ещё всю сдачу рассыпал.
И аллейку напротив «Кавказа» сломали. Ну, это не жаль — какая-то она неуютная была. А вот булочную на углу жалко: сколько раз она в детстве там хлеб покупала. И хачапурную сломали. Хорошая была хачапурная: всегда прохладно, уютно. Павлик там…
Стоп!
Что это она разнылась, как старая бабка — то жалко, это жалко. Правильно сломали — сколько можно терпеть эту рухлядь в центре города! Теперь там построят громадное здание нового обкома, каких нет ни в Ростове, ни в Краснодаре. Красивое, оно будет украшать город ещё много-много лет.
А Павлик…. Не надо про Павлика.
— Ты меня слышишь? — повторил Валя. — Аня!
— А? — вздрогнула Аня. — Что? Конечно, слышу, Валя. Спасибо тебе — я уже и не знала, что делать.
— Да, не за что — это было нетрудно. Но, вообще-то, Аня, так нельзя — ты совсем забросила учёбу. Скоро сессия.
На подоконник сел воробей, огляделся по сторонам и уставился в окно требовательным взглядом. Есть хочет?
— Да, да, Валя, я знаю. Я возьмусь, честное слово, возьмусь, я и сама понимаю…
— Трудно тебе? — тихо и очень мягко спросил Валя, и в комнате стало уютнее.
Аня молча пожала плечами: «Ты ж и сам всё понимаешь». В глазах предательски защипало. Ну вот, ещё только этого не хватало — вся тушь поползёт. Хватит! Так на что же всё-таки похоже это облако? Как будто рука держит два блюдца на ниточках… Блюдца? А может, чаши?..
— Весы! — Аня резко отвернулась от окна, закрыла лицо руками.
Угловатые плечи затряслись, из-под тонких пальцев по щекам поползли чёрные дорожки.
— Весы! Господи!..
Валентин в два шага пересёк комнату, взял её за эти трогательно хрупкие плечи; Аня, уткнулась ему в грудь и расплакалась навзрыд. Он обнял её чуть крепче, успокаивающе поглаживая по спине, по пахнущим свежестью волосам. Аня продолжала вздрагивать, и Валя прижал её сильнее, зашептал на ухо тихие, ничего не значащие, но такие нужные сейчас слова.
— Тише, тише, девочка! Ну что ты? Тише, всё будет хорошо!
Мягкий, уверенный голос обволакивал, от твёрдых, сильных рук по всему телу разливалось тепло, и от всего этого стремительно, прямо на глазах возникало то, чего так не хватало последнее время. Без чего мир казался пустым и хрупким, похожим на серый декабрьский мираж, без чего хотелось выть в голос, забыв о гордости. Хотелось бежать куда-нибудь, закрыв глаза. Всё равно куда — лишь бы не чувствовать раздирающего душу одиночества, лишь бы не ощущать этой дикой, унижающей обиды. Как будто у неё украли что-то очень-очень важное, родное, принадлежащее по праву только ей.
Уверенные руки поглаживали спину, гипнотизирующий голос убаюкивал, вокруг словно возникло облако тепла и заботы. Настолько реальное, что его, казалось, можно пощупать, на него вполне можно было опереться. Облако закрывало, поддерживало, защищало. Плотное такое облако, ласковое, и в то же время твёрдое. Как каменная стена. Хорошее облако, правильное.
Она отстранилась, шмыгнула носом — и перед ней тут же возник чистый носовой платок. Облако поддатливо распахнулось, но отпускать не хотело. Или не хотелось самой?
— Спасибо, Валя! — смущённо сказала Аня, поняла двусмысленность фразы и неожиданно разозлилась.
Подумаешь, что она такого сделала? Нельзя? А сравнивать её с весами можно? Говорить, что она мечется, не в силах определиться, что для неё важнее — порыв души или расчёт.
— Спасибо, Валя! — упрямо повторила Аня. — Спасибо за всё. Не знаю, чтобы я без тебя делала.
— Да ладно, — коротко сказал Валя, отошёл к дивану и вдруг спросил: — Вы хоть разговариваете?
Аня вытерла носик и подняла на него ещё красные от слёз глаза. Валентин смотрел в них спокойно и доверительно: облако опять начало уплотняться.
— Здороваемся… — сказала Аня, не желая вдаваться в подробности, помолчала и совершенно неожиданно для себя разоткровенничалась: — Знаешь, мне иногда кажется, что так даже лучше… Легче. Потому что о чём бы мы ни начали говорить, через пять минут скатываемся к одному и тому же. Ты бы знал, что он мне говорит: о каких-то инстинктах, что мне знаки внимания важнее, чем….С весами сравнивает.
— Понятно, — усмехнулся Валька, и в этой усмешке не было ничего обидного. — Тапик в своём репертуаре. Он отличный парень, Аня, — я знаю это лучше всех, поверь. Только он идеалист. Идеалист и максималист. Тапик и компромиссы — это вещи несовместимые. Ничего тут не поделаешь — надо принимать его таким.
— Он бывает жесток, — глядя в не по годам мудрые глаза пожаловалась Аня.
— Максимализм жесток. К себе он ещё жестче, поверь.
— Это больно…
— Больно, — тихо подтвердил Валя и улыбнулся. — А ещё он подходит к женщинам с теми же мерками, что и к мужчинам, что и к себе. Знаки внимания…Женщинам нужны знаки внимания, они их